Саша Черный - Два века о любви

Что счастье? Чад безумной речи?

Одна минута на пути,

Где с поцелуем жадной встречи

Слилось неслышное прости?

Или оно в дожде осеннем?

В возврате дня? В смыканьи вежд?

В благах, которых мы не ценим

За неприглядность их одежд?

Ты говоришь… Вот счастья бьется

К цветку прильнувшее крыло,

Но миг – и ввысь оно взовьется

Невозвратимо и светло.

А сердцу, может быть, милей

Высокомерие сознанья,

Милее мука, если в ней

Есть тонкий яд воспоминанья.

Если б вдруг ожила небылица,

На окно я поставлю свечу,

Приходи… Мы не будем делиться,

Всё отдать тебе счастье хочу!

Ты придешь и на голос печали,

Потому что светла и нежна,

Потому что тебя обещали

Мне когда-то сирень и луна.

Но… бывают такие минуты,

Когда страшно и пусто в груди…

Я тяжел – и немой и согнутый…

Я хочу быть один… уходи!

Когда, влача с тобой банальный разговор

Иль на прощание твою сжимая руку,

Он бросит на тебя порою беглый взор,

Ты в нем умеешь ли читать любовь и муку?

Иль грустной повести неясные черты

Не тронут никогда девической мечты?..

Иль, может быть, секрет тебе давно знаком,

И ты за ним не раз следила уж тайком…

И он смешил тебя, как старый, робкий заяц,

Иль хуже… жалок был – тургеневский малаец

С его отрезанным для службы языком.

Я думал, что сердце из камня,

Что пусто оно и мертво:

Пусть в сердце огонь языками

Походит – ему ничего.

И точно: мне было не больно,

А больно, так разве чуть-чуть.

И все-таки лучше довольно,

Задуй, пока можно задуть…

На сердце темно, как в могиле,

Я знал, что пожар я уйму…

Ну вот… и огонь потушили,

А я умираю в дыму.

Милый друг! Ты юною душою

Так чиста!

Спи пока! Душа моя с тобою,

Красота!

Ты проснешься, будет ночь и вьюга

Холодна.

Ты тогда с душой надежной друга

Не одна.

Пусть вокруг зима и ветер воет, —

Я с тобой!

Друг тебя от зимних бурь укроет

Всей душой!

Днем вершу я дела суеты,

Зажигаю огни ввечеру.

Безысходно туманная – ты

Предо мной затеваешь игру.

Я люблю эту ложь, этот блеск,

Твой манящий девичий наряд,

Вечный гомон и уличный треск,

Фонарей убегающий ряд.

Я люблю, и любуюсь, и жду

Переливчатых красок и слов.

Подойду и опять отойду

В глубины протекающих снов.

Как ты лжива и как ты бела!

Мне же по сердцу белая ложь.

Завершая дневные дела,

Знаю – вечером снова придешь.

Мы встречались с тобой на закате.

Ты веслом рассекала залив.

Я любил твое белое платье,

Утонченность мечты разлюбив.

Были странны безмолвные встречи.

Впереди – на песчаной косе

Загорались вечерние свечи.

Кто-то думал о бледной красе.

Приближений, сближений, сгораний —

Не приемлет лазурная тишь…

Мы встречались в вечернем тумане,

Где у берега рябь и камыш.

Ни тоски, ни любви, ни обиды,

Всё померкло, прошло, отошло…

Белый стан, голоса панихиды

И твое золотое весло.

Я был смущенный и веселый.

Меня дразнил твой темный шелк.

Когда твой занавес тяжелый

Раздвинулся – театр умолк.

Живым огнем разъединило

Нас рампы светлое кольцо,

И музыка преобразила

И обожгла твое лицо.

И вот – опять сияют свечи,

Душа одна, душа слепа…

Твои блистательные плечи,

Тобою пьяная толпа…

Звезда, ушедшая от мира,

Ты над равниной – вдалеке…

Дрожит серебряная лира

В твоей протянутой руке…

Ушла. Но гиацинты ждали,

И день не разбудил окна,

И в легких складках женской шали

Цвела ночная тишина.

В косых лучах вечерней пыли,

Я знаю, ты придешь опять

Благоуханьем нильских лилий

Меня пленять и опьянять.

Мне слабость этих рук знакома,

И эта шепчущая речь,

И стройной талии истома,

И матовость покатых плеч.

Но в имени твоем – безмерность,

И рыжий сумрак глаз твоих

Таит змеиную неверность

И ночь преданий грозовых.

И, миру дольнему подвластна,

Меж всех – не знаешь ты одна,

Каким раденьям ты причастна,

Какою верой крещена.

Войди, своей не зная воли,

И, добрая, в глаза взгляни,

И темным взором острой боли

Живое сердце полосни.

Вползи ко мне змеей ползучей,

В глухую полночь оглуши,

Устами томными замучай,

Косою черной задуши.

Никогда не забуду (он был, или не был,

Этот вечер): пожаром зари

Сожжено и раздвинуто бледное небо,

И на желтой заре – фонари.

Я сидел у окна в переполненном зале.

Где-то пели смычки о любви.

Я послал тебе черную розу в бокале

Золотого, как небо, аи.

Ты взглянула. Я встретил смущенно и дерзко

Взор надменный и отдал поклон.

Обратясь к кавалеру, намеренно резко

Ты сказала: «И этот влюблен».

И сейчас же в ответ что-то грянули струны,

Исступленно запели смычки…

Но была ты со мной всем презрением юным,

Чуть заметным дрожаньем руки…

Ты рванулась движеньем испуганной птицы,

Ты прошла, словно сон мой легка…

И вздохнули духи, задремали ресницы,

Зашептались тревожно шелка.

Но из глуби зеркал ты мне взоры бросала

И, бросая, кричала: «Лови!..»

А монисто бренчало, цыганка плясала

И визжала заре о любви.

Я помню нежность ваших плеч

Они застенчивы и чутки.

И лаской прерванную речь,

Вдруг, после болтовни и шутки.

Волос червонную руду

И голоса грудные звуки.

Сирени темной в час разлуки

Пятиконечную звезду.

И то, что больше и странней:

Из вихря музыки и света —

Взор, полный долгого привета,

И тайна верности… твоей.

Нет, никогда моей, и ты ничьей не будешь.

Так вот что так влекло сквозь бездну грустных лет,

Сквозь бездну дней пустых, чье бремя не избудешь.

Вот почему я – твой поклонник и поэт!

Здесь – страшная печать отверженности женской

За прелесть дивную – постичь ее нет сил.

Там – дикий сплав миров, где часть души вселенской

Рыдает, исходя гармонией светил.

Вот – мой восторг, мой страх в тот вечер в темном зале!

Вот, бедная, зачем тревожусь за тебя!

Вот чьи глаза меня так странно провожали,

Еще не угадав, не зная… не любя!

Сама себе закон – летишь, летишь ты мимо,