Лариса Миллер - Два ветра, три дождя

Сказать, на что ты обречён?
На день, чей лик не омрачён,
На сад, что увлечён негромкой
Беседой с предрассветной кромкой,
На пёстрых крылышек петит,
На лист, что в окна залетит
И, покружившись, приземлится,
Чтоб потихоньку золотиться.

Что за день? Как всегда, безвозвратный.
Что за мир? Как всегда, необъятный,
Мир, где скоро простынет мой след,
Где судьба, не идя на попятный,
Всё, что дорого, сводит на нет.
Что за сад? Сад с нарядным жасмином,
На котором давно уже клином
Свет сошёлся. А адрес какой?
Тихий дом под крылом журавлиным,
Где царит небывалый покой.

Я у тебя учусь, мой день,
Жить, чередуя свет и тень.
Я у тебя беру уроки,
Когда пишу вот эти строки.
Словечко напишу одно,
Гляжу — небесное пятно
На нём дрожит. А на соседнем
Танцует лучик. А в последнем
Куплете в этом череду —
Тенисто, как в твоём саду.

Мне, чтобы жить, необходимо счастье.
А ведь оно то тут, то где-то там,
Оно за мной не ходит по пятам,
Над ним я вовсе не имею власти.
И, чтобы жить, должна из ничего
Я ежечасно добывать его.

Не стоит жить в один присест,
А стоит каждый миг мусолить,
Обсасывать его и холить,
Пока ему не надоест
Все это. И тогда: «Лети, —
Ему сказать — лети, счастливо».
И лишь потом неторопливо
К другому мигу перейти.

А чтоб земные сроки продлевать,
Пришлось мне столько преодолевать:
Вот отрочество я преодолела,
Вот юностью всерьёз переболела,
Переболела зрелостью уже,
И вот теперь я вновь настороже:
Ведь если старость я преодолею,
Об этом разве я не пожалею?
Не надо ли мне как-то растянуть
Остатний мой не столь уж длинный путь,
Пока учёный, маясь сверхурочно,
Вдруг не воскликнет: «Всё. Живи бессрочно!»

Инстанция высшая — синь, небеса.
Инстанция низшая — травы, роса.
Меж ними идёт моя жизнь настоящая.
Сияй же, инстанция вышестоящая.
И нижестоящая — тоже не дно,
А нечто, что мне для веселья дано,
Что, хоть и послушно мне п о д ноги стелется,
Однако со мной всеми тайнами делится,
С утра и до ночи шуршит, шелестит,
На солнце сверкает, без солнца грустит.

Излишества были, но только в стихах.
Стихов иногда слишком много писала.
Но я ведь от прозы словечки спасала,
От прозы житейской. Лишь в этих грехах
И впрямь я повинна. А кроме стихов
Почти не имею серьёзных грехов.

А я, вставая на мысочки,
Нигде не вижу мёртвой точки,
А вижу, что кругла земля,
И всюду чистые поля,
А кое-где в тумане горы.
Короче, впереди просторы,
Одни просторы впереди.
Но слышу голос: «Погляди,
Да не туда — себе под ноги:
Черта, предел, конец дороги».
А я в ответ: «Какой предел?
Ты просто не туда глядел.
Ты видишь только то, что рядом,
А я повсюду шарю взглядом.
Ведь грех не видеть ничего,
Что дальше носа твоего».

Вначале составил компанию мне
Тот луч, что маячил всё утро в окне,
Ему облака поспешили на смену
И дождь, разметавший их белую пену,
А после упал жёлтый лист на порог,
А после меня навестил вечерок,
И мы с вечерком хорошо посидели
И поговорили о горестном деле.
Верней, хорошо помолчали о нём
В дому, освещённым закатным огнём.

Как ни сяду, ни лягу — мне всё неудобно.
Но не бойтесь, не буду об этом подробно.
Всем ведь трудно удобную позу найти,
Всем ведь туго приходиться, как ни крути.
Потому-то я предпочитаю делиться
Только тем, что возможность даёт веселиться.
Жизнь ведь очень смешная, коль так поглядеть:
Вечно ищет да ищет, куда бы нас деть,
Будто коль ей удастся куда-то нас сплавить,
Она сможет дела свои тут же поправить.

Ах, как хочется жить,
И чтоб ветер трепал занавеску
Да и весь тот уклад,
Что подвешен на тонкую леску,
И чтоб гамму играл
Школярок, новичок в этом мире,
И чтоб все небеса
Были в солнечном птичьем пунктире,
И чтоб день золотой,
Что сиял и погаснуть боялся,
Лишь одной запятой
От грядущего дня отделялся.

И счастье — вся его недостижимость,
И горе — вся его непостижимость —
Живут бок о бок, рядышком живут
И запросто по имени зовут
Друг друга, и всегда на ты друг с другом.
И горе счастью: «Я к твоим услугам»,
А счастье горю: «Да и я к твоим».
И хорошо на свете им двоим.

Ну наконец-то я уразумела,
Что ты, о жизнь моя, в виду имела.
Спасибо, что имела ты ввиду
Не тяготы, не муки, не беду,
А музыки пленительную ноту.
Прости, что я не уловила слёту
Всё это. И прошу тебя, ответь —
Еще не поздно? Я могу успеть?
Могу успеть? А что — сама не знаю.
«Да не трудись, я слёту понимаю,
Чего ты хочешь, — слышу я в ответ, —
Не торопись. Желаю долгих лет».

Время, времечко, ты ведь меня убивало,
Ну а я всё живу, как ни в чём не бывало.
Ты меня прогоняло, твердило: «Пора!»,
Ну а я всё никак не уйду со двора,
Ну а я всё кружусь и кружусь на земшаре.
А сегодня — взгляни, я и вовсе в ударе.
У меня прямо Болдино нынче почти:
Всё сплошные шедевры. Не веришь? Прочти.

А всё-таки летать приятно,
Особенно туда-обратно.
Но лист, что больше не юнец,
Летает лишь в один конец.
Я тоже улететь рискую,
Гляжу на листья и тоскую:
Вон тот слетает плавно вниз,
А этот в воздухе завис,
Танцует напоследок третий.
…А вот бы обойтись без нетей,
А вот бы взять да уболтать
С косой старуху и летать,
Летать, одно лишь зная точно, —
Что я могу летать бессрочно.

До скорого, скорого… Поездом скорым
Лечу по летящим навстречу просторам.
До скорого, скорого, будущий миг,
В объятья твои я лечу напрямик.
Хочу, не хочу, но лечу я в объятья
Твои. Эта дикая скорость — проклятье.
Я б сбавила темп, перешла бы на шаг,
На медленный шаг, но не ведаю как,
Не ведаю, как мне пожить в настоящем.
Летит моё время по рельсам звенящим
И темп невозможный такой задаёт,
Что даже само от него устаёт,
Чем робкую всё же внушает надежду,
Что встанет, измучившись, где-нибудь между
Сегодня и завтра, потом и сейчас,
Оставив в покое мятущихся нас.