Иван Бунин - Стихотворения

В лесу, в горе, родник, живой и звонкий,
Над родником старинный голубец
С лубочной почерневшею иконкой,
А в роднике березовый корец.

Я не люблю, о Русь, твоей несмелой
Тысячелетней, рабской нищеты.
Но этот крест, но этот ковшик белый…
Смиренные, родимые черты!

Я, Иоанн, ваш брат и соучастник
В скорбях и царстве Господа, был изгнан
На Патмос за свидетельство Христа.

Я осенен был духом в днень воскресный
И слышал над собою как бы трубный
Могучий глас: «Я Альфа и Омега».

Я обратился, дабы видеть очи
Того, кто говорит, и обратившись,
Я видел семь светильников златых.

И посреди их пламенников — мужа,
Подиром облеченного по стану
И в поясе из золота — по персям.

Его глава и волосы сияли,
Как горный снег, как белая ярина,
И точно пламень огненный — глаза.

Стопы его — халколиван горящий,
Как будто раскаленные в горниле,
И глас его был шумом многих вод.

Семь звезд в его деснице, меч струился
Из уст его, и лик его — как солнце,
Блистающее в славе сил своих.

И, увидав, я пал пред ним, как мертвый.

Царь! Вот твой сон: блистал перед тобою
Среди долин огромный истукан,
Поправший землю глиняной стопою.

Червонный лик был истукану дан,
Из серебра имел он грудь и длани,
Из меди — бедра мощные и стан.

Но пробил час, назначенный заране, —
И сорвался в долину сам собой
Тяжелый камень с дальней горной грани.

Царь! Пробил час, назначенный судьбой:
Тот камень пал, смешав металлы с глиной,
И поднял прах, как пыль над молотьбой.

Бог сокрушил металла блеск в единый
И краткий миг: развеял без следа,
А камень стал великою вершиной.

Он овладел вселенной. Навсегда.

Гулкий шум в лесу нагоняет сон —
К ночи на море пал сырой туман.
Окружен со всех с четырех сторон
Темной осенью островок Буян.
А еще темней — мой холодный сруб,
Где ни вздуть огня, ни топить не смей.
А в окно глядит только бурый дуб,
Под которым смерть закопал Кощей.
Я состарилась, изболелась вся —
Десять сот годов берегу ларец.
Будь огонь в светце — я б погрелася,
Будь дрова в печи — похлебала щец.
Да огонь — в морях мореходу весть,
Да на сотню верст слышен дым от лык…
Черт тебе велел к черту в слуги лезть,
Дура старая, неразумный шлык!

Ты чужая, но любишь,
Любишь только меня.
Ты меня не забудешь
До последнего дня.

Ты покорно и скромно
Шла за ним от венца.
Но лицо ты склонила —
Он не видел лица.

Ты с ним женщиной стала,
Но не девушка ль ты?
Сколько в каждом движенье
Простоты, красоты!

Будут снова измены…
Но один только раз
Так застенчиво светит
Нежность любящих глаз.

Ты и скрыть не умеешь,
Что ему ты чужда…
Ты меня не забудешь
Никогда, никогда!

От зноя травы сухи и мертвы.
Степь — без границ, но даль синеет слабо.
Вот остов лошадиной головы.
Вот снова — Каменная Баба.

Как сонны эти плоские черты!
Как первобытно-грубо это тело!
Но я стою, боюсь тебя… А ты
Мне улыбаешься несмело.

О дикое исчадье древней тьмы!
Не ты ль когда-то было громовержцем?
— Не Бог, не Бог нас создал. Это мы
Богов творили рабским сердцем.

Я — простая девка на баштане,
Он — рыбак, веселый человек.
Тонет белый парус на Лимане,
Много видел он морей и рек.

Говорят, гречанки на Босфоре
Хороши… А я черна, худа.
Утопает белый парус в море —
Может, не вернется никогда!

Буду ждать в погоду, в непогоду…
Не дождусь — с баштана разочтусь,
Выйду к морю, брошу перстень в воду
И косою черной удавлюсь.

На з адворках, за ригами
Богатых мужиков,
Стоит оно, родимое,
Одиннадцать веков.

Под шапкою лохматою —
Дубинка-голова.
Крестом по ветру треплются
Пустые рукава.

Старновкой — чистым золотом!—
Набит его чекмень,
На зависть на великую
Соседних деревень…

Он, огород-то, выпахан,—
Уж есть и лебеда,
И глинка означается,—
Да это не беда!

Не много дел и пугалу…
Да разве огород
Такое уж сокровище?—
Пугался бы народ!

Леса в жемчужном инее. Морозно.
Поет из телеграфного столба
То весело, то жалобно, то грозно
Звенящим гулом темная судьба.

Молчит и внемлет белая долина.
И все победней ярче и пышней
Горит, дрожит и блещет хвост павлина
Стоцветными алмазами над ней.

Вода за холодные серые дни в октябре
На отмелях спала — прозрачная стала и чистая.
В песке обнаженном оттиснулась лапка лучистая:
Рыбалка сидела на утренней ранней заре.

В болоте лесном, под высоким коричневым шпажником,
Где цепкая тина с листвою купав сплетена,
Все лето жила, тосковала о др ужке она,
О дружке, убитой заезжим охотником-бражником.

Зарею она улетела за дальний Дунай —
И горе забудет. Но жизнь дорожит и рыбалкою:
Ей надо помучить кого-нибудь песенкой жалкою —
И Груня жалкует, поет… Вспоминай, вспоминай!

Шла сиротка пыльной дорогой,
На степи боялась заблудиться.
Встретился прохожий, глянул строго,
К мачехе велел ей воротиться.

Долгими лугами шла сиротка,
Плакала, боялась темной ночи.
Повстречался ангел, глянул кротко
И потупил ангельские очи.

По пригоркам шла сиротка, стала
Подниматься тропочкой неровной.
Встретился Господь у перевала,
Глянул милосердно и любовно.

«Не трудись, — сказал Он, не разбудишь
матери в ее могиле тесной:
Ты Моей, сиротка, дочкой будешь», —
И увел сиротку в рай небесный.

Кошка в крапиве за домом жила.
Дом обветшалый молчал, как могила.
Кошка в него по ночам приходила
И замирала напротив стола.

Стол обращен к образам — позабыли,
Стол как стоял, так остался. В углу
Каплями воск затвердел на полу —
Это горевшие свечи оплыли.