Арсений Тарковский - Судьба моя сгорела между строк

Валерий Тарковский, любимый старший сын, одаренный подросток, погиб в мае 1919 года пятнадцати с половиной лет. Он со свойственным молодости энтузиазмом встретил революцию и вступил в партию революционеров-анархистов. Известен короткий период весны 1919 года, когда красные заключили временный союз с главой армии анархистов Нестором Махно. Именно тогда начался мятеж атамана Григорьева, на борьбу с которым были брошены отряды большевиков и анархистов. Как позже сообщили родителям, Валя погиб в своем одиннадцатом бою. В боях проявлял необычайную храбрость и «был впереди всех».

Где погибли Валя и его друзья, осталось неизвестным. В газете анархистов «Одесский набат» было напечатано обращение их товарищей. Этот номер газеты увидел в Одессе 23 мая 1919 года писатель и поэт Иван Алексеевич Бунин. В своих записях, составивших книгу «Окаянные дни», он напишет, исказив имена погибших: «В «Одесском набате» просьба к знающим — сообщить об участи пропавших товарищей: Вали Злого, Миши Мрачного, Фурманчика и Муравчика» [9] Бунин И. А . «Гегель, фрак, метель». Санкт-Петербург, изд. «Пропаганда», 2003. .

У Вали не было партийной клички, он носил свою фамилию. Кличка «Злой» принадлежала Мише Радомысленскому, брату советского вождя Зиновьева, уроженца Елисаветграда. (С 1924 по 1934 город будет называться Зиновьевском.) Как правильно звали последних двух юных революционеров, еще предстоит узнать — возможно, что где-то в архиве сохранился майский номер газеты «Одесский набат».

Тело Вали не было найдено, и еще долго родные не теряли надежды и ждали его домой. Позже, когда надежда на возвращение брата угасла, Арсений напишет это стихотворение:

Могилы, куда бы могли придти близкие и поклониться родному праху, у Вали не было. В стихотворении шестнадцатилетнего Арсения с православным крестом соседствует греческое божество неизбежности Ананке, оплакивающее смерть его брата. Это одно из ранних, несовершенных стихотворений Тарковского, сохранившееся только потому, что оно было подарено родителям и осталось в их архиве.

Пройдет много-много лет, и тяжело больной поэт, увидев в руках дочери какую-то газету, спросит: «Это о Вале пишут?» В его угасающем сознании оставалась память о далекой семейной трагедии и об обращении к свидетелям гибели брата в «Одесском набате» 1919 года.

От написанного двумя годами раньше, в 1921 году, стихотворения об Ахайе [10] Ахайа — область в Древней Греции на севере Пелопоннесского полуострова. Согласно Гомеру, ахейцы принимали участие в войне против Трои. остались две строки. Одна — «Петух троекратно пропел о паденье прекрасной Ахайи!» — в воспоминаниях Юлии Нейман [11] Нейман Юлия. «Особая примета». «Я жил и пел когда-то». Воспоминания о поэте Арсении Тарковском, изд. «Водолей». Томск, 1999. , и вторая — в стихотворении Тарковского «Стихи из детской тетради». Сама тетрадь с ранними, «детскими», стихами была безжалостно уничтожена автором. «Писал я стихи такие чудовищные, что и теперь не могу вспомнить их без чувства мучительного стыда, хоть мне и жаль, что я сжег те стихи», — рассказывал Арсений Тарковский в автобиографической заметке 1945 года.

Случилось это в июне 1938 года. В архиве Марии Ивановны Тарковской-Вишняковой сохранилась записка, написанная на клочке обоев — другой бумаги под рукой у Арсения Александровича не оказалось: «Маруся! Я был и взял папку с моими детскими стихами, потому что мне захотелось их уничтожить».

«В 14 лет я верил, что стихи надо писать на античные темы и античными строфами: гекзаметром или хотя бы сапфической строфой. Мне казалось, в этом — чистота формы, ясность суждения» [12] Тарковский Арсений. «И это мне когда-нибудь приснится…». «Сельская молодежь» / № 3, 1984. Беседу записала M. Аристова. .

И в этом стихотворении Тарковский отдает дань любимому с детства поэту — «кремнистый путь» у Лермонтова, «кремнистая дорога поэта» у Тарковского.

Буденовский шлем для пущей важности выдали двенадцатилетнему Асику в конторе газеты «Ремесленные Ведомости». Для заработка он должен был заставлять городских ремесленников подписываться на эту газету. На заработанные таким унизительным, «позорящим семью» (слова матери) способом деньги он купил себе ботинки.

«Плохая рифма» «матросы — папиросы» была придумана Асиком, когда он был еще совсем маленьким и дурачился, изобретая рифмованную чепуху: