Виктор Цой - Музыка волн, музыка ветра

В 81-м чувствовали эту безысходность, может быть, не верили в нее, но чувствовали. Потому и были АУ и остальные панки и битники такими, какими они были. И Цой спел об этом — это была первая песня про нас, первый серьезный взгляд на нашу жизнь. Это было грустно ровно настолько, насколько это было грустно в жизни…

…С Гребенщиковым Цой уже был знаком, правда, не очень близко. Они встретились где-то в электричке, возвращаясь с какого-то очередного загородного концерта. Цой пел «Друзей» для друзей, ехавших вместе с ним, Борис был уже наслышан о нем от Троицкого, короче говоря, они встретились, да и должны были встретиться — это только в физике одноименные заряды отталкиваются, а в жизни — наоборот, притягиваются.

На другой день желающие послушать «Аквариум» должны были подойти на угол проспекта Космонавтов и улицы Типанова к ларьку «Мороженое».

Торговец мороженым, пожилой симпатичный дядька, был встревожен — уже полчаса вокруг его киоска молча ходили какие-то молодые люди, прилично одетые, и количество их все возрастало и возрастало. Молодые люди друг с другом не разговаривали, без конца курили и посматривали на часы. На комиссию ОБХСС они не были похожи, на грабителей — тоже, мороженого не покупали, и продавец, как и всякий советский человек, волновался от такого непонятного внимания к своему ларьку. Мы подошли на место встречи и мрачно купили по одному эскимо, чем окончательно ввели продавца в состояние тихой паники. Он посмотрел на Цоя с его корейским лицом, закатанными рукавами футболки и выдвинутой вперед челюстью, на Пиню, который улыбался, показывая отсутствие передних зубов, и на меня и подумал, видимо: «Ну вот, начинается…» Он был недалек от истины — действительно, начиналось.

Привет всем! — услышали мы чей-то громкий веселый голос. Это кричал подходивший к нам со стороны винного отдела гастронома добродушный крепыш небольшого роста, с широкополой шляпой на голове. Это был некто Сорокин, или, как его называли друзья, де Тремуль. Де Тремуль поздоровался за руку с двумя или тремя молодыми людьми, что стояли у ларька, остальным кивнул и сказал:

— Ну, пошли.

Мы пришли в такую же, как и моя, двухкомнатную квартиру хрущовского образца. Всей публики здесь собралось человек пятьдесят. Присутствующие сдали по рублю — по два де Тремулю: квартирные концерты выгодно отличались от рок-клубовских тем, что музыканты тут получали хоть какие-то деньги. Рок-клуб в те времена ни копеечки никому не платил. Сдали по рублю и мы, поскольку знали, что эти деньги пойдут не в какой-то Госконцерт, а непосредственно в «Аквариум», члены которого были по респектабельности примерно на нашем уровне.

Зрители расположились на полу, а на диване у стены — «Аквариум» в лице БГ, Дюши Романова (не путать с Дюшей Михайловым из «Пилигрима» и «Объекта насмешек») и Фана — Михаила Фанштейна-Васильева. Михаил работал на бонгах, БГ и Дюша пели в два голоса и играли на гитарах, и это было как всегда здорово. Нет смысла рассказывать здесь о том, как и что они играли, — те, кто любит «Аквариум», знают это и слышали десятки раз, а тем, кто не любит, бессмысленно объяснять, что белое — это белое, а черное — черное.

Зрители знали наизусть почти все песни, которые Борис пел, и подпевали ему вполголоса — кричать, как и топать ногами, аплодировать, свистеть было строго запрещено хозяевами — соседи могли запросто вызвать милицию и это могло обернуться самым мрачным образом как для хозяев, так и для музыкантов. «Аквариум» все время тогда держался на мушке КГБ и считался одним из самых отъявленных врагов Советской власти в нашем городе.

— А сейчас, может быть, один присутствующий здесь юноша споет свою замечательную песню «Мои друзья», — сказал Борис и посмотрел на Цоя. Тот не смутился, взял у БГ гитару и сказал мне:

— Леша, подыграй мне, пожалуйста.

Я взял гитару, поданную мне Дюшей, и мы сыграли «Моих друзей» и новую песню Цоя, очередное буги а-ля Марк Болан под названием «Папа, твой сын никем не хочет быть». Это было настоящее буги, которое в Союзе не играет никто практически, за исключением того же Майка:

Кто эти чудесные молодые люди? — спросил де Тремуль у Бориса.

Публика, которая в основном состояла из студентов университета или уже окончивших это учебное заведение, тоже заинтересованно смотрела на Цоя, им понравились его песни, и они не проигрывали на фоне «Аквариума», — это было что-то новое, свежее, не похожее на грохочущие рок-клубовские группы.

— Это молодые ленинградские панки, — ответил Борис де Тремулю.

Цой недовольно повел головой, но промолчал. К этому времени мы уже не любили, чтобы нас называли «панками», — мы были натуральными битниками, обожали буги-вуги и внешне заметно уже отличались от «Автоматических Удовлетворителей». Большинство же сидящих в квартире зрителей боготворило Бориса и прислушивалось к каждому его слову. Поэтому на какое-то время в Ленинграде возникла некая путаница — студенты университета стали считать, что панки — это такие милые тихие ребята, которые играют и поют красивые мелодичные песенки, танцуют буги-вуги и занимаются изучением творчества Гребенщикова.

Нам уже пора было собираться на концерт в Юбилейный, и мы тепло простились с «Аквариумом» и публикой, пообещали встречаться с Борисом и покинули гостеприимную квартиру. Мы шли по залитому солнцем проспекту Космонавтов, и Цой распевал: «Какая рыба в океане плавает быстрее всех?..»

…В силу ряда причин мы по прибытии в Судак были довольно сильно голодны, измотаны и физически ослаблены. К тому же, поскольку все трое были, по собственному мнению, музыкантами, мы тащили с собой, кроме палатки, рюкзака со всяким добром и дорожных сумок, еще и две гитары — а как же? «Ни дня без строчки» — как сказал незабвенный автор «Трех толстяков». И вот со всем этим барахлом мы обосновались в какой-то судачьей столовой и начали подкрепляться. По соседству с нами подкреплялась, правда, более основательно, небольшая компания ребят, подбадривая себя чем-то явно местного «розлива». Мы явственно слышали знакомое позвякивание и бульканье, а также характерные слова и выражения, которые, к нашему неудовольствию, скоро стали перемежаться с возгласами: «А вот ребята сидят… а вот у них возьмем… а вот они…»