Маргарита Алигер - Стихи разных лет

Но ты мне оставил не жалобу вдовью
мою неуступчивую судьбу,
с ее задыханьями, жаром, любовью,
с ночною тревогой, трубящей в трубу.

Позволь мне остаться такой же, такою,
какою ты некогда обнял меня,
готовою в путь, непривычной к покою,
как поезда, ждущею встречного дня.

И верить позволь немудреною верой,
что все-таки быть еще счастью и жить,
как ты научил меня, полною мерой,
себя не умея беречь и делить.

Всем сердцем и всем существом в человеке,
страстей и порывов своих не тая,
так жить, чтоб остаться достойной навеки
и жизни и смерти такой, как твоя.

Рабочий катерок мотало
от Лиственничной до Котов.
Дождем туманным застилало
красу высоких берегов.

Но из-под крова плащ-палатки,
сквозь дождь мне виделся нет-нет,
то на вершине, то в распадке,
сухой, горячий, добрый свет.

Там солнце светит, солнце светит,
с началом осени в ладу.
Там солнце ждет меня и встретит,
едва я на берег сойду.

Оно манит меня на сушу
осенним и неярким днем,
внезапно молодит мне душу
неубывающим огнем.

…Я становилась веселее
в предчувствии его лучей.
Не огорчаюсь, не жалею,
не нахожу вины ничьей,

хоть мне уже давно понятно,
что обманулась я вдвойне,
и эти солнечные пятна,
которые светили мне,

так празднично и так тревожно
меня в тумане отогрев.
лишь краски осени таежной,
костры пылающих дерев.

Я ошибалась поначалу.
Мне долго было невдомек.
…Уже к дощатому причалу
пришел рабочий катерок.

К сырым мосткам подходим плавно.
Не знаю, от каких щедрот
на сердце так легко и славно,
что, право, скоро дождь пройдет.

Байкал на берег волны катит…
Рыбачьи сети на песке…
И, право, мне надолго хватит
виденья солнца вдалеке.

Пока душе моей желанны,
в туманах бескорыстных дней,
великодушные обманы
начала осени моей.

Что не по нас — мы скажем иногда:
— При коммунизме будет по-другому.—
А по-какому? Движутся года.
Путь в будущее — как дорога к дому.

Чем ближе, чем виднее этот дом,
тем реже рассуждаем мы о том,
какими он нас встретит чудесами.
Ведь нам за все придется отвечать,
хозяева не выйдут нас встречать,—
мы будем там хозяевами сами.

Мы первые откроем этот дом,
распахнутые комнаты заселим
рабочей мыслью, праздничным трудом,
чудесным вдохновеньем и весельем.

Пересмотри же кладь своей души,
товарищ мой, к чужим ошибкам строгий,
сам разберись, подумай и реши,
что брать с собой, что бросить по дороге.

Первый шорох, первый голос
первого дрозда.
Вспыхнула и откололась
поздняя звезда.

Все зарделось, задрожало…
Рассвело у нас…
А в Америке, пожалуй,
сумерки сейчас.

Но, клубясь по всей Европе,
отступает ночь…
Новый день зарю торопит,—
ждать ему невмочь!

Мы с тобой стоим у входа
завтрашнего дня.
Ощущение восхода
молодит меня.

Так на том и благодарствуй,
ранняя заря,
утреннее государство,
родина моя!

Над полем медленно и сонно
заката гаснет полоса.
Был день, как томик Стивенсона,
где на обложке паруса.

И мнилось: только этот томик
раскрой — начнутся чудеса…
Но рубленый веселый домик,
детей и женщин голоса…

Но суета, неразбериха,
не оторвешь и полчаса…
А там, глядишь: легко и тихо
в закате плавятся леса…

А там глядишь: уже на травы
ночная падает роса…
И ни чудес тебе, ни славы.
Напрасны храбрость и краса.

Но, может быть, еще мы в силе
и день еще не начался?
…Не трать бессмысленных усилий.
Закрой его. Не порть глаза.

Я хожу широким шагом,
стукну в дверь, так будет слышно,
крупным почерком пишу.
Приглядел бы ты за мною,
как бы там чего не вышло, —
я, почти что не краснея,
на чужих ребят гляжу.

Говорят, что это осень.
Голые чернеют сучья…
Я живу на самом верхнем,
на десятом этаже.
На земле еще спокойно,
ну, а мне уж слышно тучу,
мимо наших светлых окон
дождь проносится уже.

Я не знаю, в чем различье
между осенью и летом.
На мое дневное небо
солнце выглянет нет-нет.
Говорят, что это осень.
Ну и что такого в этом,
если мне студеным утром
простучало двадцать лет.

О своих больших обидах
говорит и ноет кто-то.
Обошли, мол, вон оттуда,
да не кликнули туда…
Если только будет правда,
будет сила и работа,
то никто меня обидеть
не посмеет никогда.

О какой-то странной славе
говорит и ноет кто-то…
Мы, страною, по подписке,
строим новый самолет.
Нашей славе быть огромней
великана-самолета;
каждый все, что только может,
нашей славе отдает.

Мы проснемся. Будет утро…
Об одном и том же спросим…
Видишь: много я умею,
знаешь: многого хочу.
Побегу по переулку —
в переулке тоже осень,
и меня сырой ладошкой
лист ударит по плечу.

Это осень мне сказала:
«Вырастай, живи такою!»
Присягаю ей на верность,
крупным шагом прохожу
по камням и по дорогам…
Приглядел бы ты за мною, —
я, почти что не краснея,
на других ребят гляжу.

Несчетный счет минувших дней
неужто не оплачен?
…Мы были во сто крат бедней
и во сто крат богаче.

Мы были молоды, горды,
взыскательны и строги.
И не было такой беды,
чтоб нас свернуть с дороги.

И не было такой войны,
чтоб мы не победили.
И нет теперь такой вины,
чтоб нам не предъявили.

Уж раз мы выжили. Ну, что ж!
Судите, виноваты!
Все наше: истина и ложь,
победы и утраты,