Владимир Высоцкий - Я не люблю…

Реальней сновидения и бреда,
Чуднее старой сказки для детей —
Красивая восточная легенда
Про озеро на сопке и про омут в сто локтей.

И кто нырнет в холодный этот омут,
Насобирает ра́кушек, приклеенных ко дну, —
Ни заговор, ни смерть его не тронут;
А кто потонет – обретет покой и тишину.

Эх, сапоги-то стоптаны – походкой
косолапою
Протопаю по тропочке до каменных гольцов,
Со дна кружки блестящие я соскоблю,
сцарапаю —
Тебе на серьги, милая, а хошь – и на кольцо!

Я от земного низкого поклона
Не откажусь, хотя спины не гнул.
Родился я в рубашке – из нейлона, —
На шелковую, тоненькую я не потянул.

Спасибо и за ту на добром слове:
Ношу – не берегу ее, не прячу в тайниках, —
Ее легко отстирывать от крови,
Не рвется – хоть от ворота рвани ее – никак!

Я на гольцы вскарабкаюсь, на сопку тихой
сапою,
Всмотрюсь во дно озерное при отблеске
зарниц:
Мерцающие ракушки я подкрадусь
и сцапаю —
Тебе на ожерелие, какое у цариц!

Пылю посу́ху, топаю по жиже, —
Я иногда спускаюсь по ножу…
Мне говорят, что я качусь все ниже,
А я – хоть и внизу, а все же уровень держу!

Жизнь впереди – один отрезок прожит,
Я вхож куда угодно – в терема и в закрома:
Рожден в рубашке – Бог тебе поможет, —
Хоть наш, хоть удэгейский – старый
Сангия-мама́!

Дела мои любезные, я вас накрою шляпою —
Я доберусь, долезу до заоблачных границ, —
Не взять волшебных ра́кушек —
звезду с небес сцарапаю,
Алмазную да крупную – какие у цариц!

Нанес бы звезд я в золоченом блюде,
Чтобы при них вам век прокоротать, —
Да вот беда – заботливые люди
Сказали: «Звезды с неба – не хватать!»

Ныряльщики за ра́кушками – тонут.
Но кто в рубашке – что тому тюрьма или сума:
Бросаюсь головою в синий омут —
Бери меня к себе, не мешкай, Сангия-мама́!..

Но до того, душа моя, по странам
по Муравиям
Прокатимся, и боги подождут-повременят!
Мы в галечку прибрежную,
в дорожки с белым гравием
Вобьем монету звонкую, затопчем – и назад.

А помнишь ли, голубушка, в денечки наши
летние
Бросали в море денюжку – просила ты
сама?..
А может быть, и в озеро те ракушки заветные
Забросил Бог для верности – сам
Сангия-мама!..

Ах, черная икорочка
Да едкая махорочка!..
А помнишь – кепка, челочка
Да кабаки до трех?..
А черненькая Норочка
С подъезда пять – айсорочка?
Глядишь – всего пятерочка,
А вдоль и поперек…

А вся братва одесская…
Два тридцать – время детское.
Куда, ребята, деться, а?
К цыганам в «поплавок»!
Пойдемте с нами, Верочка!..
Цыганская венгерочка!
Пригладь виски, Валерочка,
Да чуть примни сапог!..

А помнишь – вечериночки
У Солиной Мариночки,
Две бывших балериночки
В гостях у пацанов?..
Сплошная безотцовщина:
Война, да и ежовщина, —
А значит – поножовщина,
И годы – до обнов…

На всех клифты казенные —
И флотские, и зонные, —
И братья заблатненные
Имеются у всех.
Потом отцы появятся,
Да очень не понравятся, —
Кой с кем, конечно, справятся,
И то – от сих до сех…

Дворы полны – ну надо же! —
Танго́ хватает за́ души, —
Хоть этому, да рады же,
Да вот еще – нагул.
С Малюшенки – богатые,
Там – шпанцири «подснятые»,
Там и червонцы мятые,
Там Клещ меня пырнул…

А у Толяна Рваного
Братан пришел с «Желанного» —
И жить задумал наново,
А был хитер и смел, —
Да хоть и в этом возрасте,
А были позанозистей, —
Помыкался он в гордости —
И снова загремел…

А все же брали «соточку»
И бацали чечеточку, —
А ночью взял обмоточку —
И чтой-то завернул…
У матери бессонница, —
Все сутки книзу клонится.
Спи! Вдруг чего обломится, —
Небось – не в Барнаул…

Открытые двери
Больниц, жандармерий —
Предельно натянута нить, —
Французские бесы —
Большие балбесы,
Но тоже умеют кружить.

Я где-то точно – наследил, —
Последствия предвижу:
Меня сегодня бес водил
По городу Парижу,
Канючил: «Выпей-ка бокал!
Послушай-ка гитары!» —
Таскал по русским кабакам,
Где – венгры да болгары.
Я рвался на природу, в лес,
Хотел в траву и в воду, —
Но это был – французский бес:
Он не любил природу.
Мы – как сбежали из тюрьмы, —
Веди куда угодно, —
Пьянели и трезвели мы
Всегда поочередно.
И бес водил, и пели мы,
И плакали свободно.

А друг мой – гений всех времен,
Безумец и повеса, —
Когда бывал в сознанье он —
Седлал хромого беса.
Трезвея, он вставал под душ,
Изничтожая вялость, —
И бесу наших русских душ
Сгубить не удавалось.
А то, что друг мой сотворил, —
От Бога, не от беса, —
Он крупного помола был,
Крутого был замеса.
Его снутри не провернешь
Ни острым, ни тяжелым,
Хотя он огорожен сплошь
Враждебным частоколом.

Пить – наши пьяные умы
Считали делом кровным, —
Чего наговорили мы
И правым и виновным!
Нить порвалась – и понеслась —
Спасайте наши шкуры!
Больницы плакали по нас,
А также префектуры.
Мы лезли к бесу в кабалу,
С гранатами – под танки,
Блестели слезы на полу,
А в них тускнели франки.
Цыгане пели нам про шаль
И скрипками качали —
Вливали в нас тоску-печаль,
По горло в нас печали.

Уж влага из ушей лилась —
Все чушь, глупее чуши, —
Но скрипки снова эту мразь
Заталкивали в души.
Армян в браслетах и серьгах
Икрой кормили где-то,
А друг мой в черных сапогах
Стрелял из пистолета.
Набрякли жилы, и в крови
Образовались сгустки, —
И бес, сидевший визави,
Хихикал по-французски
Все в этой жизни – суета,
Плевать на префектуры!
Мой друг подписывал счета
И раздавал купюры.

Распахнуты двери
Больниц, жандармерий —
Предельно натянута нить, —
Французские бесы —
Такие балбесы! —
Но тоже умеют кружить.

Ах, милый Ваня! Я гуляю по Парижу —
И то, что слышу, и то, что вижу, —
Пишу в блокнотик, впечатлениям вдогонку:
Когда состарюсь – издам книжонку

Про то, что, Ваня, мы с тобой в Париже
Нужны – как в бане пассатижи.

Все эмигранты тут второго поколенья —
От них сплошные недоразуменья:
Они все путают – и имя, и названья, —
И ты бы, Ваня, у них был – «Ванья».