Александр Новиков - Симфонии двора (сборник)

Шалманом подгребли. Шалманом навалились.

И выволокли так, как волокут в расход.

И часики мои в тот миг остановились.

И время для меня остановило ход.

Постойте, дайте, дайте попрощаться,

Я на свободе не был и трех дней,

Пока колесики на часиках пылятся,

Позвольте с ней,

Позвольте с ней,

Позвольте мне, я попрощаюсь

с ней.

Чтоб злое время не тащилось катафалком,

Гоню быстрей – но стрелочкам видней.

И только хитро ухмыляется русалка,

Когда на ней,

Когда на ней,

Когда все стрелки сходятся на ней.

Ах, часики-котлы –

С русалкой циферблат, –

Им срока моего не изменить.

Две стрелочки-стрелы

Кружатся наугад

И места не найдут, когда звонить.

Русалка та не ведьма и не дура –

Тюремный гений чистой красоты, –

В ее глазах горят огнем понты Амура –

Судьбы моей,

Судьбы моей,

Судьбы моей корявые понты.

Вышел я из метро и пошел

по центральной дороге,

И случайно в толпе уронил

свой большой кошелек.

А как поднял глаза, увидал

эти самые ноги

И я понял, что нету на свете

красивее ног.

Чулочек расписной –

Такой не спрясть ни в жисть,

А я насквозь блатной,

Вчера откинувшись.

Я сказал ей слова, и она

улыбнулась мне мило,

Как должна улыбаться однажды

злодейка-судьба.

И внутри у меня что-то больно

и сладко заныло,

И в мозгах приключилась какая-то,

прямо, стрельба.

Чулочек был на ней –

Глаз прямо не отвесть,

А я блатных блатней,

На пантомимах весь.

И пошел я за ней и глядел, и глядел

ей тайком в полу,

И она повела меня так, как

проводят слепых.

И когда чем-то твердым в парадном

мне дали по кумполу,

Эти милые ножки изящно мне

пнули под дых.

Чулочек был цветной

И фраеров – лишка,

А я, насквозь блатной,

Взял их на перышко.

И сирены вокруг, и огни замигали,

как в цирке.

А потом, как обычно, что даже

рассказывать лень.

Но когда я шагал коридором

знакомой Бутырки,

Вспоминал почему-то лишь этот

сиреневый день.

Чулочек тот смешной,

Что по ноге – плющом.

И я такой блатной –

На 10 лет еще.

Мусолил старую гармошку

Сосед по дому дядя Шплинт,

Щипал на картах понемножку

И на раздачах делал финт.

Сидел, как водится, конечно,

За убеждения, как встарь.

А первый друг его сердечный

Был циклопический кнопарь.

И говорил нам дядя строго:

«Краснеть не хочешь – не виляй.

Не можешь резать – нож

не трогай,

Сидеть не хочешь – не стреляй!»

Но это было б все – цветочки,

Когда бы не дал бог ему

Обворожительнейшей дочки,

И от другого, по всему.

И как-то раз, когда за полночь,

Он нас застукал втихаря,

Зажег огонь, сказал: «Бог

в помощь…», –

И начал резать все подряд.

И говорил нам дядя строго:

«Краснеть не хочешь – не виляй.

Не можешь резать – нож

не трогай,

Сидеть не хочешь – не стреляй!»

И с той поры своим кинжалом

Грозил до Страшного Суда.

Она из дома убежала

И не вернулась никогда.

А дядя сел. И в старой хромке,

Бог весть запроданной кому,

Пылились клавишей обломки

И так скучали по нему.

Я не бывал в Монако –

Хоть было на уме,

И черту на рогах

Я б тоже был не мил.

Зато я был, однако,

На речке-Колыме

И прямо в сапогах

По золоту ходил.

Я не бывал в Монако,

И, может, до седин

Рулетки ни одной

Мне в нем не закружить.

Зато я был, однако,

За медный грош судим,

И послан был страной

У золота пожить.

Я не бывал в Монако,

Лихой забавы для,

Не брал нахрапом кон

И не влезал в долги.

Зато я был, однако,

В краю, где без рубля

По золоту легко

Топочут сапоги.

Я не бывал в Монако

В горячке золотой,

И в самый злой мороз

По нем не горевал.

Зато я был, однако,

Единственным у той,

Чье золото волос

В ладонях согревал.

А золото, а золото на родине

Особой желтизны –

Украдено, и добыто, и пропито,

И вроде как – не из казны.

А золото, а золото на родине –

Осенняя листва.

И матерные, матерные –

золото-слова.

Я, правда, не был трусом,

Хоть и бесстрашным не был,

Но я с огромным вкусом,

Разбил немало ебл.

Кто – в хамах, кто – от власти

Из пострадавших будет.

Махну – ебло как хрястнет,

И правда торжествует.

Она всего превыше,

Она – распятий тыща!

С крестом ко власти вышел –

И вот они, еблища.

Вот, мужичонки-трусы,

Они меня осудят.

Пусть в очереди пусто

Их место век не будет.

У Яшки Цыгана

Гитара с трещиной была.

Ладами цыкала,

А все же за душу брала.

И по баракам с ним

Бродила тенью вновь и вновь.

Бывало – пальцы в кровь –

Играла нам про волю и любовь.

У Яшки Цыгана

Пятнадцать лет – немалый срок –

Гитара мыкала

И вырывалась из колок,

Плела аккордами

Из дней весенних по венку,

И прочь гнала тоску

Кнутом, кнутом, как лошадь на скаку.

Но как только заиграет, закуражится

над лагерным двором,

Так по скрипочке, по скрипке заскучает,

затоскует всем нутром.

Вот, не выдержит, заноет да и лопнет

перетянута струна –

Где ж ты, скрипочка, ай, скрипка,

и кому теперь играешь ты одна?

Как осень листьями

Швырнула милостыней в нас –

Пришла амнистия,

Как карта в масть, как на заказ.

Но Яшке Цыгану

Срок не скостили ни денька –

Гитарные бока

Ему служить остались до звонка.

И как только заиграет, закуражится

над лагерным двором,

Так по скрипочке, по скрипке заскучает,

затоскует всем нутром.

Вот, не выдержит, заноет да и лопнет

перетянута струна –

Где ж ты, скрипочка, ай, скрипка,

и кому теперь играешь ты одна?