Дмитрий Быков - Блаженство (сборник)

В удушливом полдне, когда ни гугу
В цветущем лугу и заросшем логу,
И, еле качая тяжелые воды,
Река изогнулась в тугую дугу
И вяло колышет лиловые своды
Клубящейся тучи на том берегу, —
СГУЩАЮТСЯ СИЛЫ НЕЯСНОЙ ПРИРОДЫ.
Я слышу их рост и уснуть не могу.

Как темные мысли клубятся в мозгу,
Как в пыльные орды, в живую пургу
Сбивают гонимые страхом народы, —
В безмолвии августа, в душном стогу,
В теплице безветренной влажной погоды
СГУЩАЮТСЯ СИЛЫ НЕЯСНОЙ ПРИРОДЫ.
Я вижу их мощь и дышать не могу.

Один изгаляется в узком кругу,
Взахлеб допивая остатки свободы,
Другой проклинает недавние годы,
А третий бежит, норовя на бегу
Еще и поставить подножку врагу, —
Хотя их обоих накроют отходы,
Осколки руды и обломки породы.
На всем горизонте, на каждом шагу
СГУЩАЮТСЯ СИЛЫ НЕЯСНОЙ ПРИРОДЫ.
Я знаю какой, но сказать не могу.

Но в это же время, над той же рекой,
В лиловом дыму вымывая проходы,
В ответ собираются силы такой,
Такой недвусмысленно ясной природы,
Что я ощущаю мгновенный покой.

Уже различая друг друга в тумане,
Они проплывают над лесом травы.
Имело бы смысл собираться заране,
Но первыми мы не умеем, увы.

И я засыпаю, почти замурлыкав,
В потоке родных переливов и бликов
Плывя в грозовую, уютную тьму.
У тех, кто клубится в лиловом дыму,
Всегда бесконечное множество ликов,
А мы остаемся верны одному.

Неясно, каков у них вождь и отец,
Неясно, чего они будут хотеть,
Неясно, насколько все это опасно
И сколько осталось до судного дня,
И как это будет, мне тоже неясно.
Чем кончится – ясно, и хватит с меня.

Полно у дьявола утех,
Но яростней всего его прислуга
Науськивает друг на друга тех,
Кто невозможен друг без друга.

Хоть мир имел один исток,
Его бесстрашно разметали
На лево-право, Запад и Восток,
На вертикали и гориознтали.

Подруга Вертикаль людей живыми ест.
Сестра Горизонталь грозит иной расплатой.
Давно разъяли бы и крест,
Когда бы не удерживал Распятый.

Заглянуть бы туда, чтоб успеть заглянуть сюда
И сказать: о да,
Все действительно так, как надеется большинство,
И лучше того.
Не какой-нибудь вынимаемый из мешка
Золотой орех,
Не одна исполненная мечта —
Превышенье всех.
Нету гурий, фурий, солнечных городов,
Золотых садов, молодых годов,
Но зато есть то, для чего и названья нет —
И отсюда бред,
Бормотанье о музыке, о сияющем сквозняке
На неведомом языке.
И еще я вижу пространство большой тоски —
Вероятно, ад, —
И поэтому надо вести себя по-людски,
По-людски, тебе говорят.

То есть не врать, не жадничать свыше меры,
Не убивать и прочая бла-бла-бла.
Если же погибать, то ради химеры,
А не бабла.

…Заглянуть на тот свет, чтоб вернуться на этот свет,
И сказать: о нет.
Все действительно так, как думает меньшинство:
Ничего, совсем ничего.
Нет ни гурий, ни фурий, ни солнечных городов —
Никаких следов:
Пустота пустот до скончанья лет,
И отсюда бред,
Безнадежный отчет ниоткуда и ни о ком
Костенеющим языком.

Опадают последние отблески, лепестки,
Исчезает видеоряд.
И поэтому надо вести себя по-людски,
По-людски, тебе говорят.

То есть терпеть, как приличествует мужчине,
Перемигиваться, подшучивать над каргой,
Все как обычно, но не по той причине,
А по другой.

Все надоело, все. Как будто стою в бесконечной
пробке —
При этом в каждой машине гремит попса.
Тесно и пусто разом, как в черепной коробке
Выпускника ПТУ из Череповца.

Все впечатленья не новы, и все хреновы.
Как будто попал в чужой бесконечный сон,
В котором структуралисты с фамилиями на -сон
Толкуют мне тексты почвенников с фамилиями на -овы
И делают это под звуки FM «Шансон».

Все надоело, все: бормотанье слов, немота предметов,
Зимняя нежить, летняя духота.
Всех утопить: я знаю, что скажут мне тот и этот,
Все, что попросит эта и спросит та.

И если даже в гнилой закат подмешают охру,
И к власти придет осмысленный индивид,
И если им буду я, и даже если я сдохну, —
Все это меня не особенно удивит.

Предвестие это прорыва или провала —
Бог весть.
Господи, дай мне сделать, чего еще не бывало,
Или верни снисхожденье к тому, что есть.

Исчерпаны любые парадигмы.
Благое зло слилось со злым добром.
Все проявленья стали пародийны,
Включая пытку, праздник и погром.

«Проект закрыт», – напишут Джеймсы Бонды
И улетят.
Проект закрыт. Все могут быть свободны,
Но не хотят.

Из темноты выходит некий некто
И пишет красным буквы на стене.
Что будет после этого проекта,
Судить не мне.

На стыке умиления и злости,
Ощипанный, не спасший Рима гусь,
Останусь здесь играть в слова и кости,
Покуда сам на них не распадусь.

Сваи, сети. Обморочный морок
Сумеречных вод.
Если есть на свете христианский город,
То, пожалуй, вот.

Не могли ни Спарта, ни Египет,
Ни Отчизна-мать,
Так роскошно, карнавально гибнуть —
И не умирать.

Оттого-то, прян и сладок,
Двести лет сиял ее расцвет,
Но искусство в том, чтобы упадок
Растянуть на триста лет.

Вечно длится сонная, вторая,
Жизнь без дожа и купца:
Утопая, тая, умирая —
Но всегда не до конца.

Маньеризм люблю венецианский,
Ренессанс на крайнем рубеже —
Тинистый, цианистый, тиранский,
Тицианистый уже,

Где в зеленой гнили по колено —
Ряд дворцов, но пусто во дворцах,
И зловонная сухая пена
Оседает на торцах.

Смех и плеск, и каждый звук извилист,
Каждый блик – веретено.
Эта гниль – сама неуязвимость:
Что ей сделается? Но —

Но внезапно, словно Мойра,
Чьи черты смеются, заострясь, —
Налетает ветер с моря,
Свежий зов разомкнутых пространств.

Хорошо в лагуне плавать —
И лицом поймать благую весть:
Этот мир – одна гнилая заводь,
Но в соседстве море есть.

Увидав прекрасный первообраз,
Разлюбил я Петроград —
Скудную, неласковую область
Утеснений и утрат.