Эдуард Асадов - Стихотворения

21 января 1971 года.

Сегодня к нашему столику после ужина подсел Рахим Раджабович Мукумов, писатель из Самарканда. Разговорились о Бухаре. И он стал рассказывать о «проклятом прошлом». Говорил, мечтательно прищелкивая языком. Как, например, жил эмир бухарский?

Последнего бухарского эмира звали Алимхан. Когда пришла революция, ему было только 37 лет. Так вот, в свои дореволюционные годы он жил так. У него было два дворца в Бухаре: летний и зимний. Был дворец в Петербурге, в Москве, Киеве и еще где-то. Жен у него было одиннадцать. Это был не гарем, а официальные жены. Одиннадцатая была француженка. До слуха эмира дошло, что француженки очень самобытны в любви, и он пожелал жену из Франции. Ему привезли. Раз эмир сказал — это закон. Кстати, эта француженка оказалась не только самобытной в делах любви, но и очень цепкой и хитрой дамочкой. Она подавила всех остальных десять жен и довольно успешно командовала эмиром. Но не надо думать, что одиннадцать жен вполне устраивали Алимхана. Кроме жен, у него был гарем из юных наложниц. Вербовались они так. У эмира было несколько опытнейших доверенных старух, которые имели абсолютно неограниченные полномочия. Они садились на арбу и ездили по стране, опытным глазом и слухом отыскивая юных красавиц. За вознаграждение они находили доносчиков, которые говорили, что в таком-то ауле есть красавица. Отцы и матери их старались спрятать, но старуха, уже вооруженная сведениями, прямо шла в дом и подымала паранджу. И все! Чьей бы девушка ни была дочерью. Хоть нищего, хоть богача — все равно. Старуха забирала ее. Ослушаться было невозможно. Юные красавицы в возрасте 15–16 лет жили в летнем дворце. Там был бассейн. В определенный день и час эмир приходил туда, усаживался на золоченый трон и смотрел, как купаются нагие девушки. Когда какая-то из них затуманивала ему взгляд, он указывал на нее перстом и уходил. Если же он никак не мог ни на ком остановиться, то бросал в бассейн яблоко. Девушки кидались в драку за ним. Ибо эмир брал их к себе на ложе лишь два раза в неделю, остальное время он либо отдыхал, либо занимался женами. А девиц было 350! Ждать приходилось порой годами… Потому они, разнесчастные, и кидались за этим яблоком, буквально как кошки на валерьянку. И вот избранницу целый день готовили к встрече с эмиром. Ее тщательно купали, расчесывали и заплетали красиво косы. Натирали благовонными маслами, да так, что в комнате, где она находилась, стоял аромат, как в райском саду. Ложе тоже было специально устроено так, чтобы великий и солнцеликий эмир, не дай бог, ни в чем себя не утруждал. Оно было еще совершеннее, чем определенного назначения кресла в поликлиниках. И подголовники, и «подноготники», ну, короче говоря, юная красавица возлежала, как роза на хрустальном блюде. Закрыта она была лишь легким прозрачным покрывалом. А в саду тихо играла музыка. Эмир являлся, сдергивал покровы, любовался и одаривал красавицу своим «вниманием». И все. Долго это его не занимало. Минут через десять он уже уходил. Больше она для него не существовала. Он никогда не брал наложниц дважды. А красавицу потом выдавали замуж за кого-то из приближенных эмира. Это считалось честью. И никто не смел отказаться от такого подарка, ибо если одна из твоих жен досталась тебе после самого великого эмира, то ты должен ликовать и благодарить аллаха за такую честь. Однако количество жен, вернее наложниц, у эмира не убавлялось. Не скудела его любовная чаша. Оперативные старухи знали свое дело и без устали колесили по стране. Вербовщицы они были отличные, ибо за каждую понравившуюся эмиру красавицу они получали щедрое вознаграждение. Ну, бабки и лезли из кожи вон, чтобы заслужить милость повелителя. Но 11 жен и 350 гаремных красавиц требовали немало сил. А они даже у молодого эмира не были беспредельными. Поэтому у него была целая армия охотников за перепелками и воробьями, которых подавали к столу эмиру ежедневно. Эти перепелочки и воробышки, оказывается, давали владыке столь необходимую ему в прекрасной деятельности энергию и мощь. Птичек же убивали довольно оригинально. Стрелок имел тонкую трубочку. Через нее он сильным дуновением выбрасывал что-то вроде иглы, которая мгновенно и точно сражала птицу наповал.

Когда пришла революция, Алимхан бросил всех своих красавиц и почти всех своих жен, кроме двух или трех, но золото и драгоценности взял полностью, не оставил ни монетки, и удрал в Афганистан. Деньги были важнее.

Вот что рассказал Рахим Раджабович о «проклятом прошлом» на своей родине и, рассказывая, мечтательно жмурился и ласково и томно вздыхал. Потом еще раз сладко вздохнул и сказал:

— Вот, Эдуард, какие безобразные вэщи тварилысь в Бухаре. Нэ дай бог, нэ дай бог! А мэжду прочим, в Таджикистане в горных районах есть такие же красивые дэвушки и тэпер. До них никакая цывылизация нэ доходит. Они вэликолэпно танцуют, поют и красоты такой, что жутко делается. Фигуры у них — как стройные тополя. Их с дэтства учат носить на галавэ вэдро вады. Она берет вэдро и полкиломэтра несет в гору. И так несет на головэ своей, что ни одна капля не шелохнется. А косы до самой земли! Я уже говорил с моим сыном Мариком, чтобы он женился на такой. Повезу его в горы. Он согласился. Сичас кончает Московский уныверсытет, а тогда едем с ним в Таджикистан! Да, ужасные безобразия творились в Бухаре, нэ дай бог, нэ дай бог!..

Летом 1966 года отдыхал и работал я в Доме творчества в Ялте. Жил на втором этаже главного корпуса в самом хорошем двухкомнатном номере. В углу на подоконнике лежала маленькая записка: «Дорогой друг! Живи и работай тут плодотворно. Но если хочешь жить спокойно, не дружи и не ссорься с двумя шумными кавказцами. Ты их быстро узнаешь. Это я просто на всякий случай. С приветом К. П.».

Я показал эту записку пожилой дежурной по корпусу и спросил о ее авторе. Она улыбнулась:

— Это Константин Георгиевич Паустовский. Он вчера уехал. Видите, какой предупредительный и заботливый человек! Просто сама деликатность. Ну, а насчет шумных кавказцев, так лучше я ничего не скажу. Сами очень быстро узнаете.

Святая правда! Я познакомился с ними уже через пару часов. Один Г. Ж., другой Рафик — оба поэты. Первый — лезгин, а второй — сын азербайджанского народа. Они подошли ко мне возле столовой и, темпераментно поздоровавшись, представились. Сказали, что давно знают и любят мои стихи и вообще очень рады со мной познакомиться. Ребята молодые, жизнерадостные и бесшабашные. И все же чем же они так запомнились? А вот чем: жизнелюбием и женолюбием. Но больше даже последним.

Оба красивые, яркие и пренахальные, хотя добрые и простые. Каждый вечер они надевали белоснежные нейлоновые рубашки (тогда они были в моде), черные отутюженные костюмы, несмотря на довольно теплые вечера, и шли на набережную знакомиться с женщинами. Как они рассказали мне потом, делалось это так. Рафик — мягкий, полноватый и томный — изображал из себя турецкого писателя. А в ту пору иностранцы были редкими гостями у нас. Делать это ему было нетрудно, так как азербайджанский и турецкий языки абсолютно одинаковы слово в слово. Рафик садился на скамейку и устремлял в море задумчивый взгляд. В это время Г. Ж. высматривал где-нибудь молоденьких женщин. Наконец, избрав подходящих, бросался к ним навстречу, показывал членский билет Союза писателей и представлялся другом и переводчиком «турецкого писателя». При этом он говорил: