Андрей Дементьев - Стихотворения

В этом году исполнилось десять лет, как я ушел из «Юности». Ушел из лучших лет своей жизни, из поры надежд и свершений. Сейчас уже все отболело – и непонимание коллег, и неурядицы, и обманутое доверие, и обиды, которыми меня провожали те, кто еще вчера бросался выполнять любое мое редакционное поручение. Впрочем, все это суета. Мы выпускали прекрасный журнал – и это главное. Но наступили девяностые годы. Пришли иные и непривычные для всех времена. По творческим организациям прокатилась волна междуусобиц. Разломилась напополам «Таганка». Писатели разбежались по нескольким Союзам. Надо было думать, как удержать высокую планку «Юности», не уронить имя журнала. Я полагал, что мы – шестидесятники – свое дело сделали. Пришла пора молодых. Но перепуганные возможными переменами мои весьма постаревшие «юниоры» не захотели ничего менять… Они встали насмерть, не понимая, что смерть придет не к ним, а к нашему общему детищу. Так и случилось. Великий журнал скончался. И великая слава его приказала долго жить. А на том месте, где когда-то вершилась незабываемая литература, которой зачитывалась вся страна, и где поднимались в рост новые имена – тихо зашелестела серыми страничками тоненькая книжица со знаменитой девочкой Красаускаса на титуле. Но книжка эта, которую по старинке величали «Юностью», очень походила на семейный фотоальбом, где хранились снимки из далекой и навсегда ушедшей жизни…

Жаль, что так получилось. С трех с половиной миллионов экземпляров тираж журнала скатился до нескольких тысяч. Ушли из редколлегии и со страниц «Юности» писатели, чьи имена и произведения всегда были ее гордостью. Слепая самонадеянность моих бывших коллег не принесла ожидаемых результатов. Читатели журнала хотели подписываться на яркие произведения и талантливые имена, а не на «трудовой коллектив». С горечью пишу об этом, как с горечью слышу бесконечные вопросы давних поклонников «Юности», – где журнал и что с ним. Об этом спрашивают всюду – и в России, и в Израиле, и в США, и в бывших республиках СССР. И что ответить им?

Перебирая в памяти годы работы в редакции «Юности», я останавливаюсь на самых значительных событиях и встречах. И к ним прежде всего относится мое личное знакомство с писателями, которые в разное время уехали из нашей страны. Чаще всего не по своей воле. Будучи людьми зачастую очень несхожими, они тем не менее в моем представлении были объединены художественным осмыслением нашего времени, которое прошло сквозь каждого из них и холодом отчуждения, и пламенем ненависти, и горечью обид и непонимания. Весь писательский и публицистический жар, бескомпромиссная правда и совестливость наших земляков согрели в свое время души многих людей. К сожалению, среди них не было миллионов теперешних читателей. Не случайно Владимир Максимов, говоря о своем романе «Семь дней творения», с горечью сетовал, что он опоздал прийти к своему главному читателю на двадцать лет. И тем не менее литература Русского Зарубежья дорога и необходима нам теперь, когда мы пытаемся обрести в себе чувство свободы, когда демократия из анекдотов и кухонь выбралась на просторы наших политических общений.

Я помню, как начиналось возбужденное возвращение запретных книг и запрещенных имен в нашу жизнь и в нашу культуру. Журнал «Юность» стоял тогда у истоков этого широкого и мощного потока зарубежной отечественной словесности, который хлынул в несколько обмелевшее море современной российской литературы. Всё началось с того, что в редакции появилась рукопись Виктора Некрасова, жившего в ту пору в Париже, которую с согласия Виктора Платоновича принесла нам его бывший редактор Анна Берзер. Но тогда лед недоверия еще только подтаивал с берегов и до апрельского ледохода восемьдесят пятого года было далеко. Мы задумали обмануть природу политики и обогнать время и вместе с письмом В. Некрасова, присланным в «Юность», поставили повесть в номер. Но только через год после изнурительной борьбы с цензурой, с партийными чиновниками повесть «Городские прогулки» появилась наконец в журнале. К сожалению, Виктор Платонович не дождался этого радостного дня. Он умер в Париже на 77 году обреченной жизни.

Уже позже, побывав на кладбище Сент-Женевьев де Буа, где его похоронили, я с горечью думал о том, как жестока была жизнь к далеким соотечественникам, не получившим в награду за свое великое духовное наследие, которое они нам оставили, даже клочка родной земли, чтобы навсегда забыться в ней и простить нанесенные обиды. Я ходил средь ухоженных могил И. Бунина, Д. Мережковского, 3. Гиппиус, А. Галича, В. Некрасова и думал: «Ну и кого мы победили? Кому доказали, что ограниченность классовой злобы непременно должна быть выше бескорыстного таланта и ранимой справедливости?!»

Читая книги бывших изгоев, а ныне весьма уважаемых у нас маститых мастеров, я ловил себя на мысли, что всё, что сейчас произносится с высоких трибун и со страниц газет и журналов, всё, что повсюду говорится открыто и безбоязненно, – эти, гонимые когда-то пророки в своем отечестве, – уже сказали задолго до нас. Сказали искренне и честно.