Андрей Дементьев - Все в мире поправимо…

Еще июль, но холодно и грустно.
На ветках дождь. И зябко на душе.
И у меня сейчас такое чувство,
Что будто лето кончилось уже.

Оно ушло негаданно – в июле,
Вспугнув ветрами утреннюю тишь.
И ты, красавица, не потому ли
То хмуришься, то плачешь, то молчишь.

И зря стараюсь вновь тебе в угоду
Я возвратить июльских дней тепло.
С тобой, наверно, то же, что с погодой:
Похолоданье раннее пришло.

На булавке бьется стрекоза,
Неподвижно выпучив глаза.
Крыльями прозрачно шелестит.
Кажется, рывок – и полетит.

Но булавка крепко, как копье,
Пригвоздила на стену ее.
И, раскинув крылья, стрекоза
Погасила круглые глаза.

Хорошо на заре в лесу.
Тишь… Струится скупой огонь.
Ели пригоршнями росу
Держат бережно, —
Только тронь.

Тишину обрывает вдруг
Быстрых крыльев веселый всплеск:
Дятел, ловко вспорхнув на сук,
Будит вежливым стуком лес.

Мы бездумно живем и нелепо.
Будто вечность в запасе у нас.
Оглянитесь – кончается лето.
Чей-то вечер навеки угас.

Деревья умирают раз в году,
Чтобы весною заново воскреснуть.
Я улицей березовой иду
Среди белых памятников лесу.

Какая ночь!
Ни звука в целом мире.
На темном небе светлый луч луны.
Как будто бы на собственном буксире
Плывет луна средь этой тишины.

Медуз на берег вынесла волна.
И не вернулась больше к ним она.
Они, как линзы, на песке лежат.
И капли солнца на стекле дрожат.
Прошло всего каких-то полчаса.
И высохла последняя слеза.

В память о музыке кем-то убитого леса,
В память о музыке, тихо уснувшей на пне, —
Я постигаю молчание старого кресла,
Чтоб эта музыка снова звучала во мне.

Я ее помню в порывах веселого ветра,
В неблагозвучных угрозах охрипшей совы.
Как музыкальна в лесу была каждая ветка.
Сколько мелодий таилось в созвучьях листвы.

То лето никак не начнется.
То вот уже кончилось вдруг
И стало прохладнее солнце
Над грустью оранжевых вьюг.

Все птицы на юг улетели.
Осталось одно воронье —
При перьях, при гаме,
При деле:
Найти на морозы жилье.

Ныне пишут все, кому не лень.
Те же, у кого большие бабки,
Издают всю эту дребедень,
Чтоб покрасоваться на прилавке.

Потеснитесь, Лермонтов и Блок,
Дайте порезвиться графоманам…

Им ведь, графоманам, невдомек,
Что народ не соблазнишь обманом.

С утра бушевало море.
И грохот вокруг стоял.
Сошлись в первобытном споре
С грозою девятый вал.

Нависло над морем небо,
И споря с ним злей и злей,
Темнело оно от гнева,
Чтоб в радости стать светлей.

А море рвалось, кипело.
Никак не могло остыть,
Как будто земле хотело
Душу свою излить.

Последние дни февраля
Неистовы и искристы.
Еще не проснулась земля,
А тополю грезятся листья.
Я все это видел не раз.
Ведь все на земле повторимо.
И весны пройдут через нас,
Как входят в нас белые зимы.

Бродит по лесу осень.
Очень праздничный вид.
Мимо елей да сосен
Прошмыгнуть норовит.

И, боясь уколоться,
Шлет взамен холода.
Лес, как сруб у колодца,
Встал над тишью пруда.

Поэзия кончается во мне.
Я чувствую в душе ее усталость.
И в памяти моей на самом дне
Последняя метафора осталась.

Наверно, Пушкин прав был, говоря,
Что годы нас к суровой прозе клонят.
Нелепо для метелей декабря
Выращивать гвоздики на балконе.

Мир накалился в схватках добела.
Он полон боли, гнева и тротила.
И Муза от меня не зря ушла —
Она свою профессию сменила.

Гнев не страшен.
И привычна грусть.
Больше смерти
Старости боюсь.

Смерть мгновенна.
Старость на года.
Гнев пройдет.
А грусть со мной всегда.

Мне дорог лес зимой и летом.
Я не скрываю добрых чувств.
Ведь это он рожден поэтом.
А я лишь у него учусь.

Я слышу – шелестят страницы,
Когда листает ветер их.
И тишина, как мысль, струится.
И каждый лист – как первый стих.

Не говорю тебе «Прощай!»,
Земля Христа, земля Давида…
Но есть во мне одна обида,
Одна безмерная печаль,
Что поздно я пришел сюда,
Что лишь на грани жизни долгой
Взошла во мне твоя Звезда,
Соединяясь с зарей над Волгой.

Не знаю, сколько мне судьба отмерит,
Но если есть в запасе год,
Вернусь на озеро Киннерет,
Построю там библейский плот.

И уплыву на нем в легенду
По той воде, где шел Христос.
И красоту возьму в аренду
Ту, что увидеть довелось.

Я вспомнил Волгу возле Иордана.
И это было радостно и странно.
И музыка воды во мне звучала,
Как будто нас одна волна качала.

А мудрецы внушали мне:
«Пишите о таких глубинах,
Что у людей всегда в цене.
Не о цветах, не о рябинах —
О том, что скрыто в глубине…»
А я смотрю в глаза твои:
Что может глубже быть любви.

Деревья еще зелены́.
Октябрь их раздеть не торопится.
Лишь две белоствольных княжны
При золоте празднично смотрятся.

Все в подлунном мире относительно.
В тридцать лет я думал —
Жизнь прошла…
А сейчас та молодая мнительность
И грустна немного,
И смешна.

Талант не умеет стареть.
Иначе прервется полет.
Когда же придет к нему
Смерть,
Он новую жизнь обретет.