Дмитрий Пригов - Неложные мотивы

Пробегает

Что они — ужас что! но терпит

Их кто-то

Заради собственного терпения, любви и надежды

Сидят евангелисты

Как будто бы евреи

По виду

Вдоль длинной галереи

И псевдомускулисты

Мускулисты, в смысле, духовно

Обтянутые кожей

О чём-то невозможном

Переговариваются

В предуведомлениях к предыдущим сборникам этого цикла — стихи по мотивам чужой поэзии — я, как правило, акцентировал тему моего смирения, покорного следования взятому материалу, умерения поэтических амбиций. Ну, в общем, известный мотив поэтического смирения паче гордости. И вот теперь, дабы не выглядеть именно подобным лицемером, отмечаю для всех, да и для себя, в первую очередь, что по прошествии некоторого времени просто неспособен выделить чужой материал, припомнить не свои слова и даже чувства, подвигавшие меня в случае каждого конкретного стихотворения как-то настраиваться на сопереживание. Ничего не помню. Вижу только тексты. Достаточно обычные свои тексты. А впрочем, иногда мелькает в них что-то — и опять они не мои.

Мне было три года

А братишке — шесть

Мы сидели у входа

В храм

И вдруг посыпалась жесть

С крыши

На пустую дорогу

Так я узнал про Бога –

Что Он есть

Я тронул её за юбку

А юбка-то и озлилась

Я было отдёрнул руку

Ан нет — рука прицепилась

Уж рвал я её, отрывал –

А нет! вот с тех пор и стал

Как приклеенный

Или, если хотел отцепиться –

то отцеплялся, но уже

без руки

Я взлетел на коня

Брызжа пеною сам

Кровь текла по усам

Он взглянул на меня

Конь

С некоторым сожалением и пониманием даже

И сказал: Аксакал

Ты бы что ли поскакал

А то всё томишься на месте да слюною брызжешь

На меня

Селиванову бабу

Я вовек не забуду

Вот уже — вислозадый

Я

Вот уже и беззубый

А всё помнится снова

Вспоминается

Как в бору-то сосновом

Она уединялась, скидывала

платье и голой по

колючкам до крови

каталась

А я весь дрожа подсматривал

В самый день Победы новой

Хоронили всем селом

Он лежал в гробу дубовом

В тихой церкви, и псалом

Повисал над ним как бредя

По-еврейски

В виде некоего медведя

Местного

Среднерусского

По Рейхстагу с красными

Звёздами гуляли

Духовные и праздные

Вот и догулялись –

Грудь крутая в орденах

А кругом — ни ох, ни ах! –

Вокруг-то уже одни рейхстаги

целёхонькие понастроены

Да нас в них не пускают

Да и не въедешь как раньше-то

на Катюше

Туман в сиреневом бору

Окутал сытого медведя

А я иду себе, ору

По молодости не предвидя

Ничего подобного

И вдруг — невообразимый он!

Но тут рассеялся туман

И медведь вместе с ним

Рассеялся

Это, оказывается, он из сиреневого тумана-то и соткался

По рекам вздувшиеся жилы

Проносят острую форель

И ломит кости, сухожилья

И стынет кровь — ещё апрель

Ведь

Вода одежду снизу мочит

Но губы синие бормочут:

Не пройдут!

Белый платочек повяжет

Из лесу бормоча

Вроде лесного ручья

Выйдет

Что-то такое мне скажет

Про муравейники, или

Чтобы её схоронили

Когда помрёт

На холме

Среди всех поэтов, чьи стихи я использовал как мотивы для своих собственных опусов, произведения Власенко менее всего ложились на мой сборочный стол. Я делал усилия, тратя огромную нервную энергию, чтобы не передавить, не сломать все-таки первоначальную авторскую невидимую, почти незаметную на глаз и слух, но ясно ощущаемую специфическим поэтическим органом интонацию. Но и бросать было как-то не в моих правилах. Вот и получился наименьший сборничек из всех. Но, надеюсь, по качеству (если такое наличествует во всех них) не очень среди них выделяясь, в худшую сторону, я подозреваю.

Сперматозоид как мальчик кровавый

Носится с горлом своим перерезанным

Маленький, бледный, чуть видный, болезный мой!

Дикие эти мужские забавы

Режутся, губят и жгут, точно угли

Знаешь, чем кончится? — помнишь ли Углич

Городок на Волге

Вот сидит и тачает петлю

А и вправду — кому же ты нужен

Эту мелкую белую тлю

Даже и извращенец на ужин

Не ухлопает

Коротая безумные зимы

В Беляево

Может, в Брянске там невобразимом

И есть счастье

Но здесь…

Протирая затылок

Чужой

Револьверным стволом

Видишь: вот под столом

Уже

Постепенно остыло

Вернее, ещё остывает

Чьё-то грузное тело –

Так тебе ведь хотелось

Этого! –

Да, хотелось! –

Вот-вот, тебе хотелось! –

Да, да, хотелось! –

Вот, вот, с детства тебе хотелось этого! –

Да, да, да, мне с детства этого хотелось! –

А что ты кричишь? –

Извини, нервы

Ходят трамваи, спят пассажиры

Брешут собаки по частным владеньям

Там задыхаются прямо от жира

Изнемогают к тому же от денег

А мы на ложе святого Прокруста

С возвышенным сердцем открытым искусству

Лежим

Во всех других предуведомлениях к сборникам этого проекта я всё сетовал по поводу собственных проблем, рассматривал различные аспекты своих стратегических и тактических уловок по отношению к чужим приручаемым и, естественно! естественно! — неминуемо при том калечимым стихам. Надеюсь, что калечу их все-таки не до смерти.

Но ни разу мне в голову не пришло, что авторы этих стихов не просто имена, а реальные живые люди, которым могут попасться эти мои проделки. И что же они почувствуют при этом? Что бы я сам почувствовал, если бы кто-нибудь так обошелся с моими собственными опусами? — да ничего бы не почувствовал.

То были годы декаданса

Скрытого

Любой, бывало, как маньяк

На рельсы синие кидался

А после не встаёт никак

К нему подходят: Эй, вставай!

Пошутил

И довольно!

А после смотрят: а он — ой! –

И не пошутил

Кроме примуса на даче

Что ещё? — ну, товарняк

Вдалеке, словно Варяг

Грохочущий

Только у него иначе

Всё

Чем у Варяга

У того одна вода

Стоячая

А у этого — туда-сюда

Мелькания

В пустоте

Ах, Ольга! Ольга, ты

В моей сугубой оде

Как дикие пласты

Тёмные