Nata bint Andre - Прозаическая ода несовершенной любви

© Nata bint Andre, 2022

ISBN 978-5-0056-9554-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Было ошибкой считать, что любовь либо есть, либо ее нет, потому что любовь имеет свойство загрязняться и очищаться, полыхать и тлеть, рождаться и умирать, робеть и быть нахрапистой. Часто под маской любви скрывается сладострастие, желание быть признанным, желание растратить абстрактную, накопившуюся точно семя нежность. Даже само сравнение с семенем говорит о чисто инстинктивной природе такой «любви».

Любовь не может быть одинакова, потому что нет в мире идентичных людей. Она не бывает побеждена, она крестит нас водой слез счастья и очищает огнем страдания. Если есть герои, которые встретили любовь и победили ее, то пусть знают, что они пали в своей победе, потому что любовь призвана совершенствовать человека, делать слепого зрячим. У нее есть разные способы исправлять человеческую природу, но все эти пути делают нас ближе к вечности, к бесконечности, к абсолюту. Любовь эпикурейца никогда не будет равна любви аскета, потому что аскет очистил свою любовь от псевдосимпатий. Любовь вечно верного сына никогда не будет идентична любви блудного сына, потому что верность статично правильна, сладка, как мед без горечи дегтя, по-детски чиста, тепла. Такая любовь может согреть, но не обжечь, не очистить своим огнем. Любовь блудного сына никогда не будет равна любви возвратившегося сына, потому что возвратившийся сын победил себя и порок, он точно теперь знает цену всему, от чего отрекся и к чему пришел.

Однажды я написала самое искреннее в своей жизни письмо, но после отправления так и не оставила его себе на память. Кажется, что тогда я выразила всю самую скудную теплоту, которая у меня была после долгих лет скитаний. Удивительно, что мне понадобилось отказаться от всего, жить без чувства Бога, семьи и Родины, изуродовать себя, перестать гордиться изощренными чувственными метафорами своих появлений, чтобы теперь, будучи зрелой, начать учиться тому, что все-таки «любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит».

Любовь эта была не первой и, если судьба даст безошибочное распоряжение, не последняя. Почему я дорожу этой памятью так, будто обязана хранить верность супругу или будто я была тогда счастлива? У моей Родины было, есть и будет множество перемен, но лишь одна перемена крещения объединила в себе культурное, нравственное, территориально-политическое возрождение. Может, я неприкаянный ребенок своей мятежной Родины? Что бы ни случилось, я хочу стараться хранить это чувство. С чем это связано? Не знаю. Удивительно, что, предчувствуя предстоящие муки, атеистичная душа проклинала день снисхождения чувства зависимости, которое вернуло меня к тому, для чего и была рождена на свет.

Я люблю наблюдать за динамикой чувства, отслеживая свое духовное очищение или загрязнение. Как бы там ни было, я люблю это дуальное воспоминание и если бы у меня была возможность забыть это и обменять на что-то более счастливое, то я бы отказалась. Совсем недавно я порывалась написать еще одно письмо из потребности делиться своими изменениями, наблюдениями, радостями. Бывает, что сидишь в лесу и вдруг перед твоими глазами открывается непостижимая красота, которая раньше тебе была еще недоступна, вдруг приходят те мысли, которые делают твою жизнь прекрасной. Я счастлива, что могу делиться этими мыслями с любимыми родителями и любимыми детьми, ибо только в разговорах с ними не возникает желания возгордиться, эпатажно показать свою сложность, самость, непонятость, обнажить свои пороки. Часто у меня возникает светлая грусть, что не могу поделиться этими мыслями с тем, кто теперь мне, скорее, не таинственный возлюбленный, а дальний брат, рожденный другой, но такой родной матерью, с которой я никогда не имела случая быть знакомой. Я хотела написать, но поймала себя на мысли, что быть отвергнутым не так больно, как брать на себя ответственность отвергать самому. А если мне светло, а не невыносимо больно, то какая необходимость мешать, если не возгордиться своими метафорами, быть заметной и эпатажно ворваться в жизнь человека после нескольких лет отсутствия?

Помню, как в магазине рассматривала красивые нательные кресты и мечтала о том, что какой-либо из них будет предназначен для твоей дочери. Часто вижу маленьких мальчиков, которые очень похожи на тебя. Я так люблю представлять, что это мои дети.

Некоторые мечты не должны разбиваться о земную пыль. И пусть возможность родить настоящего человеческого ребенка обязательно будет у какой-либо другой счастливой женщины, я по-настоящему рада, что имею возможность родить духовное дитя – плод любви женщины искусства и образа отца. Я рада, что заблудшая овца хотя бы имеет возможность писать о тех, кто ей дорог: о матери, которая так сильно напоминает Россию, великую, теплую, измученную, недолюбленную окружающими, мудро-зрелую, но по-детски бессильную; об отце, который, подобно величественному древнему королю, держит свой острый меч, но вечерами, грустно улыбаясь сединам, хочет, чтобы блудное его королевство, наконец, сказало бы ему, что будет любить его, никогда не оставит и сможет сохранить себя даже тогда, когда меч он будет держать не в силах; о тех, кто раньше казался безмерно жестоким и кого полюбить не удавалось, но потом, снискав сострадание к болезням, слабостям, приобрел любовь вопреки, ведь Родина моя, будучи иногда такой чужой и холодной, все еще хранит в себе идеал любви того, кто простил тех, кто забивал ему гвоздь в ладонь; о тех, кто прожил свою жизнь, возможно, не проснувшись и не вернувшись в чистое стадо агнцев, после себя оставив так мало тех, кто пожалеет их. А я жалею, потому что страшнее быть одиноким в своей вине и горе-палачом, который станет счастлив, если испытает муки на земле и придет к покаянию, чем побежденной жертвой, которая обязательно сможет надеяться на то, что Небесный Отец воздаст ей за все муки.

Когда я внутренне и внешне чувствую себя уродливой, когда и тело, и душа, напоминая мне о том, что я живу и творю, благодаря Создателю, болят, когда мир вокруг сходит с ума в эпидемиях, конфликтах, извращениях, когда дом мой рушится, когда я неспособна нести в мир прекрасное, когда я осознаю, что мало благодарю Бога за те изобилия, которые Он дает мне и которых я недостойна, когда я, наконец, по неблагодарности и слабости ропщу и бунтую, когда я вою и плачу, когда я умываю руки, моя несовершенная любовь дает надежду, что уродство это не так уж и бесконечно и фатально неисправимо. Я не успела показать одной Надежде, что пытаюсь, поэтому я хватаюсь за эту надежду.