Томас Элиот - Поэтические переводы

2.2

Что ноябрю до первых гроз и весеннего пробуждения,
до возрождения длинного, летнего зноя,
подснежника, бьющегося из-под ног до изнеможения,
до мальв, что ввысь стремятся к небу стоя.
До раннего снега среди поздних роз?
Гром хочет очень сравниться,
с триумфальным движением звёзд,
грохоча в колеснице с зарницей,
в войнах погрязший весь Скорпион,
восстав на солнце, ждёт затмения.
Кометы плачут и меркнет Дракон,
летят Леониды в вихре сражения.
В огне полыхают земля, небосклон,
пламя сжигает поверхность планеты,
до оледенения продолжится сон,
пока не опишут катаклизмы поэты.
Ввергнет в бездну мучительной схватки,
со словом и смыслом, поэзия ни при чём.
Поэзию не приглашали к такой лихорадке,
надежды желанны, им всё нипочём.
Осенний покой или мудрая старость?
Быть может, нас обманули, или себя?
Старцы для обмана туман завещали,
оставив в наследство фальшь векселя.
Их просветленность, как разумная тупость.
Бессильна пред мраком, туда же их взор.
Истина мёртвых коллекций, это их мудрость.
Знания, вот единый и ложный обзор,
но в каждый миг они могут меняться.
На полпути в терновнике, в темном лесу,
у края обрыва, где мы будем бояться
чудовищ, где наваждения нас завлекут.
Поэтому не говорите о мудрости старцев,
их слабоумие и безумство необозримо.
Мы можем уповать на покой страдальцев.
Мудрость смирения – всегда незрима.

2.3

Уходят все в космическую пустоту, как во мрак.
Меркнет луна, «новости бирж» и «Готский Альманах».
Офицеры, литераторы, политики, меценаты,
слуги народа, председатели комитетов, магнаты,
стынут чувства и действовать нет побуждения.
Тихо, сказал я душе, тьма обнимает тебя.
Мы идём с ними молча на поминки того,
кого не хороним, ибо нет его.
Это будет Всевышнего мрак, как в театре ночь,
словно пышный, броский фасад, убирают прочь,
когда гаснет рампа, декораций замену ведут,
гул за кулисами, а тьма наступает на тьму.
Как в подземке, остановка меж станций,
заметно, как с ужасом опустошаются лица
и разговор, начавшись, в пустоте угасает,
мучительный страх безумия все нарастает.
Когда под наркозом сознание ожидает,
душа ждёт надежду и замирает.
Разум постигает всю пустоту
и безнадёжно гасит мечту.
Без любви остаётся одна только вера.
Жди без раздумий, мысль ещё не созрела,
но вера, надежда, любовь есть рабы ожидания,
мрак становится светом и начинает движение.
Журчание первых ручьев и грозы зимой,
невидимый дикий тмин и дикая земляника.
Смех в саду это отголоски восторгов порой,
извещают, что рождение и смерть это мука.
Чтобы быть там, где вас ещё нет,
вы должны идти по пути незнания,
познавая тайны лишенных страстей,
владеть тем, что не имел с рождения.
Чтобы покинуть свой прежний образ,
иди по дороге утрат, где не ходил никогда,
в твоём неведении будет знание и немощь.
Тебя никогда нет там, где ты есть! Всегда!

2.4

От раны страждущий сам врач,
людские раны ножом лечит,
как сострадающий палач,
он нас спасает от увечий.
Болезнь даёт нам исцеление,
сиделка, хоть сама больна,
но призывает к исцелению,
испить недуг во всем до дна.
Для всех больных, весь мир больница.
Мы в ней умрем от всяческих забот.
Её хозяин успеет разориться
и мы никогда не выйдем из её ворот.
Озноб вздымается от ног,
в сознании полыхает жар,
чтобы согреться, я продрог.
Пламя есть Божий дар!
Святую кровь привыкли пить,
Господню плоть едим поныне,
но веру в Бога продолжаем мнить,
а Пятницу мы чтим святыней.
2.5

Двадцать лет позади, пройдено полпути,
загублено время в прошедших войнах.
С каждым шагом пытаюсь слова найти,
но они покоряются только в книгах.
Начинаем штурм невыразимости суровой,
бессильным во всеобщем беспорядке,
с эмоциональным войском всех порывов,
неуправляемых в жестокой схватке.
Однажды и дважды и множество раз,
не миновать открытий умными людьми,
следует вернуть, что утрачено сейчас,
когда условия все так озлобленны.
Быть может, нет уже потерь, побед,
другое не наш удел, а лишь попытки.
Наш дом начальный путь на исходе лет,
небытие и бытие переплелись в убытки.
Сгорает жизнь мгновением,
не только люди, но и камни,
хранящие тайну смирения,
при свете луны или лампы.
Когда любовь обретет себя,
со старым семейным альбомом,
то и старость проходит любя,
безразлично, здесь иль за домом.
Там, где наш путь к иным ожиданиям.
Сквозь тьму и холод, в безлюдной пустоте,
стонет ветер, волны и море разочарований.
Альбатрос и дельфин. Мое начало в моем конце.

2.1

In my beginning is my end. In succession
Houses rise and fall, crumble, are extended,
Are removed, destroyed, restored, or in their place
Is an open field, or a factory, or a by-pass.
Old stone to new building, old timber to new fires,
Old fires to ashes, and ashes to the earth
Which is already flesh, fur and faeces,
Bone of man and beast, cornstalk and leaf.
Houses live and die: there is a time for building
And a time for living and for generation
And a time for the wind to break the loosened pane
And to shake the wainscot where the field-mouse trots
And to shake the tattered arras woven with a silent motto.
In my beginning is my end. Now the light falls
Across the open field, leaving the deep lane
Shuttered with branches, dark in the afternoon,
Where you lean against a bank while a van passes,
And the deep lane insists on the direction
Into the village, in the electric heat
Hypnotised. In a warm haze the sultry light
Is absorbed, not refracted, by grey stone.
The dahlias sleep in the empty silence.
Wait for the early owl.
In that open field
If you do not come too close, if you do not come too close,
On a summer midnight, you can hear the music
Of the weak pipe and the little drum
And see them dancing around the bonfire
The association of man and woman
In daun singe, signifying matrimonie—
A dignified and commodiois sacrament.
Two and two, necessary conun action,
Holding eche other by the hand or the arm
Whichever betokeneth concorde. Round and round the fire
Leaping through the flames, or joined in circles,
Rustically solemn or in rustic laughter
Lifting heavy feet in clumsy shoes,
Earth feet, loam feet, lifted in country mirth
Mirth of those long since under earth
Nourishing the corn. Keeping time,
Keeping the rhythm in their dancing
As in their living in the living seasons
The time of the seasons and the constellations
The time of milking and the time of harvest
The time of the coupling of man and woman
And that of beasts. Feet rising and falling.
Eating and drinking. Dung and death.
Dawn points, and another day
Prepares for heat and silence. Out at sea the dawn wind
Wrinkles and slides. I am here
Or there, or elsewhere. In my beginning.

2.2

What is the late November doing
With the disturbance of the spring
And creatures of the summer heat,
And snowdrops writhing under feet
And hollyhocks that aim too high
Red into grey and tumble down
Late roses filled with early snow?
Thunder rolled by the rolling stars
Simulates triumphal cars
Deployed in constellated wars
Scorpion fights against the Sun
Until the Sun and Moon go down
Comets weep and Leonids fly
Hunt the heavens and the plains
Whirled in a vortex that shall bring
The world to that destructive fire
Which burns before the ice-cap reigns.
That was a way of putting it – not very satisfactory:
A periphrastic study in a worn-out poetical fashion,
Leaving one still with the intolerable wrestle
With words and meanings. The poetry does not matter.
It was not (to start again) what one had expected.
What was to be the value of the long looked forward to,
Long hoped for calm, the autumnal serenity
And the wisdom of age? Had they deceived us
Or deceived themselves, the quiet-voiced elders,
Bequeathing us merely a receipt for deceit?
The serenity only a deliberate hebetude,
The wisdom only the knowledge of dead secrets
Useless in the darkness into which they peered
Or from which they turned their eyes. There is, it seems to us,
At best, only a limited value
In the knowledge derived from experience.
The knowledge imposes a pattern, and falsifies,
For the pattern is new in every moment
And every moment is a new and shocking
Valuation of all we have been. We are only undeceived
Of that which, deceiving, could no longer harm.
In the middle, not only in the middle of the way
But all the way, in a dark wood, in a bramble,
On the edge of a grimpen, where is no secure foothold,
And menaced by monsters, fancy lights,
Risking enchantment. Do not let me hear
Of the wisdom of old men, but rather of their folly,
Their fear of fear and frenzy, their fear of possession,
Of belonging to another, or to others, or to God.
The only wisdom we can hope to acquire
Is the wisdom of humility: humility is endless.
The houses are all gone under the sea.
The dancers are all gone under the hill.