Дмитрий Аркадин - Газетный самолётик

и тучи высятся горой,

и осыпаются мимозы –

невыносимые вопросы

мне не дают уснуть порой.

Как научиться быть беспечным,

не равнодушным, но простым? –

Обычным – стало быть, невечным,

почти случайным, просто встречным –

с ведром – конечно, не с пустым!

Зачем, пыля по пепелищам,

где все дымы – не от побед,

я подаю бомжам и нищим,

но наступаю сапожищем

на чей-то беззащитный след?

Зачем я всуе строю планы,

успех предвидя – не за страх? –

увы, мертвы его фонтаны,

но, бередя мне сердца раны,

молчат мечты мои в кустах.

Ко всем дворам придя некстати,

я перед ними не за грош

в себя уверую – я знати

скажу: «Востребован!». Отож!

Будь в этой жизни я рекою,

будь я на той реке причал –

с безмерной радостью какою

своей дрожащею рукою

я б на волнах людей качал!

Проходит ночь… Глаза смыкая,

в окне не движется луна…

К страстям планеты привыкая,

спрошу Судьбу, не упрекая:

– Скажи, зачем ты мне дана?

Певчая птица

Он средний группой крови, он – как все,

и так же снег в его ладонях тает.

Но невдомёк раскованной попсе,

что птица певчая со стаей не летает!

1 марта

По-твоему, пенсионер уже февраль,

бегущий прочь, рассеянный, с фальстарта.

Законченный трепач, болтун и враль,

ты тост слагаешь в честь прихода марта!

Но много ль надо вялого ума

примерить не весну к январской роже,

а углядеть, как голая зима

имеет март на белоснежном ложе.

* * *

На улице восточные деревья

склоняются в предчувствии снегов.

Полно в рядах базарных фруктов разных.

Средь лиц сосредоточенных и праздных

знакомых нет – ни милых… ни врагов…

Пройди в тени иной архитектуры:

ни линий, ни овалов, ни углов…

Не ожидай от них ни скрипа ставен,

ни тех святынь, чем прежний дом твой славен:

вот пальмы те – дождутся ли снегов?

* * *

Он себя не смог предугадать –

вдруг в письме поставил слева точку!

Но продолжил: «Понимаешь, мать,

может быть, еврейство взять в рассрочку?»

А в конце добавил: «Мать, не трусь!

Я за то вовек не расплачусь.

* * *

Жизнь прекрасна, поскольку не вечна,

и бесценна, поскольку одна.

Я пока что не мертвый, конечно,

если всюду со мною она.

И душа – белоснежная цапля –

телу бренному верность храня,

моего продолжения капля

никогда не покинет меня.

По гостиницам крышу снимая,

по земле путешествуя всласть,

глажу крылышки ей, понимая:

я ведь тоже не дам ей упасть.

* * *

Не горький ли тот эвкалиптов листок

приблизил к тебе этот Ближний Восток,

и ты ощущаешь пронзительный ток

еврейского жаркого края?

Под Песах изъята из лавок мука,

в маце через дырочки будто века

сочатся на пальцы твои. А рука

распахнута к рукопожатью.

Шалом, горожане! шалом, господа!

Приветствую вас, кибуцы, города,

и реки, и горы, в которых вода

течёт и сверкает на солнце.

Здесь реки не губит ни зной, ни мороз,

над ними хрустальные крылья стрекоз,

а пазлы подсолнухов, завязи роз

с высот на равнины стекают.

Прости себе эти восторги души,

в копилку её отсыпай не гроши,

а танцы и песни: они хороши,

как лица, как свечи в шабаты.

На мир этот хрупкий – что стёкла авто –

смотри беспрестанно – на это, на то…

На то, как по миру не раз и не сто

колышется многоголосье.

Пускай на стене календарь отрывной

не будет изорван виной и войной,

а ластится море – волна за волной –

к земле, поцелованной Богом.

* * *

В летний зной меняются одежды,

вновь и вновь меж звёзд плывёт «Арго».

Я кружу без никакой надежды

в поисках неведомо чего.

В свете фар отчётливы предметы,

город ночью светел, как кристалл.

Потерялись знаки и приметы:

Навигатор, видно, подустал.

В сумерках и в полночь с лунным взглядом

колеси по трассам, колеси!

Завтра ли ты с нею встанешь рядом?

Шёпотом у Господа спроси.

Баба Яга – пенсионерка

За ворожбою, гаданием, сплетнями и за наветами,

играми в карты – буру, преферанс и очко –

втёрлась к Яге ненавистная старость с клозетами,

с нею – диета противная – брюква, творог, молочко.

Чахнет старуха и пенсию ждет в утешение,

в фейсбук всё ходит да пялится в собственный чат.

Даже с потомками – полный копец и крушение! –

ей же хотелось трех внучек и… девять внучат!

Сахар под вечер подскочит, а после давление,

в ступе внезапно зашкалит Чернобыльский фон!

Смерть не пугает – гнетет её душу забвение.

Некому даже в наследство оставить айфон!

Вот из треногой избы переехала в город Мытищи,

где вечера подмосковные, даже уют.

Этот уют она мочит слезами, до тыщи

писем строчит ежемесячно в детский приют.

Нет ей ответа. Сиди целый день у газона,

тополь с Плющихи – столице укором торчи!

Сдать бы посуду… так нет и в посуде резона,

та у бабули идёт на анализ мочи.

Утром, когда просыпается весь мегаполис,

солнце на небе встает, как во рту леденец,

бабка – к иконам – креститься да кланяться в пояс…

Люди вздыхают: «Хреновый у сказки конец».

Последний ветеран

В мае громы – чем не залпы пушек,

что дрожат восторженно во мне,

будто судьбы беленьких старушек

не достались жертвами войне.

Где, по ком они рыдали в голос,

в рощах с кем берёз глотали сок?

Им пригладят выбившийся волос,

их схоронят в пепельный песок.

В небе птиц беспечная ватага

мчит весну в зеленых образах,

так неслись любимым от Рейхстага

похоронки – письма на слезах.

Боль – числом девятым – на подходе,

в шрамах битв – войны кровавый след…

Я хочу, чтоб вечно жил в народе

мой давно от ран умерший дед.

Ради мира, радости и смеха

до сих пор уходит время их.

Меркнет историческая веха –

глуше звон медалей боевых.

В праздник мира, горькая Победа,

фляга водки узкий рвёт карман,

с палочкой хромает ротный деда,

мой и твой последний ветеран.

* * *

Кто я такой, чтобы не верить в Бога?

Чем я владею, кроме двух гитар?

Одной щиплю я струны понемногу,

другая понемногу мне – пиар.

Не победил, не проиграл, не сдался,

на переправе не сменил коня…

Вот бы Господь со мной расцеловался –

как я в Него, поверил бы в меня!

* * *

И вот заграница закончилась домом.

Так волей, неведомой ею ведомым,

меня притянуло к горячей стране.

Но где в той стране… отогреться бы мне?

Заяц над бездной

Не ждать с надеждами вестей,

не рассуждать о Боге

и не искать красивостей

в случайном некрологе…

У очередности на смерть

нет логики железной:

смеяться заяц может сметь,

вися над синей бездной.