Александр Твардовский - Василий Теркин. Книга про бойца

Цепочка афоризмов-формул – каркас книги, где ее этика, эстетика и поэтика выходят на поверхность. Между прочим, она позволяет увидеть, что почти все время работы над книгой «Теркин» был оборонительным эпосом воюющего народа.

В разных главах в качестве последнего рубежа называется своя земля. «Как дойдем до той границы / По Варшавскому шоссе, / Вот тогда, как говорится, / Отдохнем. И то не все». – «И, дождавшись добрых дней, / По Смоленщине своей / Топать до границы». И только в самом конце (впервые – в главе «Дед и баба») появляется иная цель. «Нынче речи о Берлине. / Шутки прочь, – подай Берлин». – «Так-то с ходу ли, не с ходу, / Соступив с родной земли, / Пограничных речек воду / Мы с боями перешли».

Активность автора, однако, проявляется не только в языке и через язык. Автор (как в «Евгении Онегине») – полноправный герой книги. Четыре главки «От автора» и глава «О себе» складываются в метасюжет, еще один сюжетный уровень «Василия Теркина», надстраивающийся над теркинской фабулой, панорамным изображением и формульным слоем.

Образ автора тоже подчиняется законам поэтического обобщения и идеализации. Автор тоскует по занятым врагом родным местам, вспоминает о детстве, объясняет свое внутреннее родство с героем и структуру книги, обращается к другу-читателю. Воюющий поэт – вот главное его свойство. Более конкретные детали биографии остаются за строкой.

Этот образ тоже в известной мере стилизован, отодвинут в историю, взят в фольклорной, эпической перспективе («Певец во стане русских воинов»). «Я – любитель жизни мирной – / На войне пою войну». – «Смолкнул я, певец смущенный, / Петь привыкший на войне».

Как и положено в эпосе, автор отступает в конце концов в сторону, выдвигая на первый план не себя, но – героя. «Я в такой теперь надежде: / Он меня переживет». И – без всяких усилий – преодолевает рамку, смотрит в эпилоге на свою книгу уже со стороны, из какого-то другого пространства, из другой жизни.

В последней из цикла иллюстрации О. Верейского герой (солдат) делает широкий шаг из нарисованной раскрытой книги – и нога его повисает над бездной, над белизной реальной книжной страницы.

«Теркина» привычно называли народной книгой.

Где тот народ?

Герой и автор, павшие и живые, – они навсегда остались в том мае 1945 года, в том дне, когда окончилась война, со своей горькой победой и будущим поражением.

На войне, в пыли походной,

В летний зной и в холода,

Лучше нет простой, природной —

Из колодца, из пруда,

Из трубы водопроводной,

Из копытного следа,

Из реки, какой угодно,

Из ручья, из-подо льда, —

Лучше нет воды холодной,

Лишь вода была б – вода.

На войне, в быту суровом,

В трудной жизни боевой,

На снегу, под хвойным кровом,

На стоянке полевой, —

Лучше нет простой, здоровой,

Доброй пищи фронтовой.

Важно только, чтобы повар

Был бы повар – парень свой;

Чтобы числился недаром,

Чтоб подчас не спал ночей, —

Лишь была б она с наваром

Да была бы с пылу, с жару —

Подобрей, погорячей;

Чтоб идти в любую драку,

Силу чувствуя в плечах,

Бодрость чувствуя.

Однако

Дело тут не только в щах.

Жить без пищи можно сутки,

Можно больше, но порой

На войне одной минутки

Не прожить без прибаутки,

Шутки самой немудрой.

Не прожить, как без махорки,

От бомбежки до другой

Без хорошей поговорки

Или присказки какой, —

Без тебя, Василий Теркин,

Вася Теркин – мой герой.

А всего иного пуще

Не прожить наверняка —

Без чего? Без правды сущей,

Правды, прямо в душу бьющей,

Да была б она погуще,

Как бы ни была горька.

Что ж еще?.. И всё, пожалуй,

Словом, книга про бойца

Без начала, без конца.

Почему так – без начала?

Потому, что сроку мало

Начинать ее сначала.

Почему же без конца?

Просто жалко молодца.

С первых дней годины горькой,

В тяжкий час земли родной

Не шутя, Василий Теркин,

Подружились мы с тобой.

Я забыть того не вправе,

Чем твоей обязан славе,

Чем и где помог ты мне.

Делу время, час забаве,

Дорог Теркин на войне.

Как же вдруг тебя покину?

Старой дружбы верен счет.

Словом, книгу с середины

И начнем. А там пойдет.

– Дельный, что и говорить,

Был старик тот самый,

Что придумал суп варить

На колесах прямо.

Суп – во-первых. Во-вторых,

Кашу в норме прочной.

Нет, старик он был старик

Чуткий – это точно.

Слышь, подкинь еще одну

Ложечку такую,

Я вторую, брат, войну

На веку воюю.

Оцени, добавь чуток.

Покосился повар:

«Ничего себе едок —

Парень этот новый».

Ложку лишнюю кладет,

Молвит несердито:

– Вам бы, знаете, во флот

С вашим аппетитом.

Тот: – Спасибо. Я как раз

Не бывал во флоте.

Мне бы лучше, вроде вас,

Поваром в пехоте. —

И, усевшись под сосной,

Кашу ест, сутулясь.

«Свой?» – бойцы между собой, —

«Свой!» – переглянулись.

И уже, пригревшись, спал

Крепко полк усталый.

В первом взводе сон пропал,

Вопреки уставу.

Привалясь к стволу сосны,

Не щадя махорки,

На войне насчет войны

Вел беседу Теркин.

– Вам, ребята, с серединки

Начинать. А я скажу:

Я не первые ботинки

Без починки здесь ношу.

Вот вы прибыли на место,

Ружья в руки – и воюй.

А кому из вас известно,

Что такое сабантуй?

– Сабантуй [2] Сабантуй . – Историю, связанную с этим ключевым для первой главы словом, Твардовский рассказал в статье «Как был написан „Василий Теркин“»: «Откуда это слово в „Теркине“ и что оно в точности означает? – такой вопрос очень часто ставится мне и в письмах, и в записках на литературных вечерах, и просто изустно при встречах с различными людьми. Слово „сабантуй“ существует во многих языках и, например, в тюркских языках означает праздник окончания полевых работ: сабан – плуг, туй – праздник. Я слово „сабантуй“ впервые услыхал на фронте ранней осенью 1941 г. где-то в районе Полтавы, в одной части, державшей там оборону. Слово это, как часто бывает с привязчивыми словечками и выражениями, употреблялось и штабными командирами, и артиллеристами на батарее переднего края, и жителями деревушки, где располагалась часть. Означало оно и ложное намерение противника на каком-нибудь участке, демонстрацию прорыва, и действительную угрозу с его стороны, и нашу готовность устроить ему „угощение“. Последнее ближе всего к первоначальному смыслу, а солдатскому языку вообще свойственно ироническое употребление слов „угощение“, „закуска“ и т. п. <���…> Слово „сабантуй“ мы с моим товарищем по работе в газете С. Вашенцевым привезли из этой поездки на фронт, и я употребил его в фельетоне, а С. Вашенцев – в очерке, который так и назывался: „Сабантуй“. Позднее из фельетона словечко и попало в книгу». – какой-то праздник?