Сергей Петров - Одиссея

Постигла неудача итакийцев на пути из Трои

По своему желанью от всех ахейцев отделились,

Дождавшись ветра, двинулись суда их строем

Вдоль Малой Азии, и от иных заметно удалились.

Напрасно мореходы называют его другом,

Борей* коварный, ненадежный самый друг.

В горах Фракийских он живет по слухам,

Срываясь вниз, над морем возникает вдруг.

Пока он ровно дует в паруса – союзник,

И рад тогда ему любой отважный мореход,

Но если разъяриться, то корабль – узник

Морской стихии, и плачевен для него исход.

И гавань тихая одна тогда для всех спасенье,

Но горе тем, кто оказался на просторе,

А итакийцев на беду покинуло везенье,

Столкнулись с яростью Борея в чистом море.

И девять дней играла буря кораблями,

А ветер северный порвал все паруса,

Лишь на десятый, волны бег уняли,

И показалась скал вдали, земная полоса.

За мысом бухта тихая открылась взорам,

Туда направили страдальцы все суда.

Сошли на берег и уже горели скоро

Костры, и минула, казалось, всех беда.

Варили пищу, заполняли амфоры водою,

Чинили паруса, что потрепало сильно море,

А царь Итаки обошел весь берег той порою,

Широкую дорогу, что вела от бухты в гору

Заметил он, и кликнул, Эврибата.

Горбун невзрачный, был глашатай,

И лучшим из советников вождя:

«Мой верный друг, покуда нет дождя,

Должны разведать мы, куда попали,

Какие люди здесь живут и чей народ,

Но, чтобы все на острове узнали,

Что не опасны мы и чтим законов свод,

Тебя я вместе с зятем Эврилохом посылаю,

Горяч он больно, в деле этом больше возлагаю,

Надежды на твою разумность и степенность,

Несдержанность успех погубит непременно».

Уж полдень наступил, как убыл тот отряд.

Взирал с тревогой Одиссей на пустоту дороги,

Но вот вдали движение отметил его взгляд,

Держали двое третьего, за руки и за ноги.

«Скорее на корабль, все прочь отсюда, –

Кричал глашатай и советник Эврибат,

Хоть не хотелось никому терять приюта,

Стащили на воду суда, и отошли назад.

С трудом подняли на корабль Эврилоха.

В безумии своем, на остров снова рвался,

Желал остаться там, а тут ему так плохо.

На берегу народ среди деревьев показался.

В одеждах белых, без оружия какого,

У кромки вод, столпившись, улыбались.

Рванулся Эврилох, но был он скован

И жители его, конечно не дождались.

И, приказав отплыть подальше, Одиссей

С недоуменьем обратился к Эврибату:

«Скажи мне, в чем опасность тех людей

И почему мой зять так сильно рад им»

«В недобрый край нас буря занесла.

Народ на берегу зовется лотофаги,*

Улыбки их, полны все злого умысла,

А пища только яд, и место в саркофаге.

При встрече предложили нам отведать

Семян златистых, из опасения я медлил

Их есть, а Эврилох, решившись отобедать,

Всю долю съел свою, почти немедля.

И тотчас помутнел, когда-то ясный взор,

Безумная улыбка на лице его возникла,

Сказал, что жить так дальше для него позор,

Что остается здесь он и судьба его безлика

Без этих сладких, как нектар богов семян.

И догадался я, что семена те, чудный лотос.

Любой отведав их, как будто безымян,

Становится, и обретает блажь и кротость,

Навеки забывая всех друзей и дом родной.

Какая участь жалкая, скорей отсюда прочь».

Холодным душем в жаркий летний зной,

Рассказ глашатая явился, и отплыли в ночь

Все корабли, от той страны, что так коварна,

Кто родину забудет – тот презренный раб,

И славили богов, и были мореходы благодарны

Судьбе, за то, что дух в скитаньях не ослаб.

1

Давно уж буря улеглась, на море полный штиль.

Весь день гребли, держа все время курс на запад,

На горизонте к вечеру возник скалистый шпиль,

Средь отмелей, стараясь, дно не расцарапать,

Искали бухту тихую, чтоб спрятать корабли,

И ближе к вечеру, средь скал сплошных, нашли.

Журчал у берега ручей с водой кристально чистой,

Лился из скал и падал в море ниткой серебристой.

И на песке, под шепот волн, заснули итакийцы,

Проснувшись утром, лицезрели дивный остров.

Любой из смертных был не прочь здесь поселиться:

Во глубине его гора, как корабельный остов,

Поросший елями высокими на склонах у вершины.

Белели на уступах, словно снег, стада из диких коз,

Сбегали к морю от подножия горы лугов равнины

С высокой, сочною травой – на корм скоту покос.

Безлюден с виду остров был, но все ж заметен дым

Меж острых скал, и сверху доносилось блеянье овец.

Предпринимать, что либо, глупо с животом пустым,

Охота принесла плоды, и все вкусили пищу, наконец.

До вечера горел костер и итакийцы пировали,

А утром всех собрав, сказал вождь Одиссей:

«Как видно плуга, здесь живущие, не знали,

Не вижу так же я, стоящих в бухте кораблей.

Народ тут странный и не знал чужих краев

И вряд ли будет рад каким-то иноземцам.

Здесь можем встретить диких пастухов,

Не чтящих правила, и дружбы к чужеземцам.

Поэтому останьтесь здесь, ответы на вопросы,

Найду я сам, на корабле вкруг острова отправясь»,

И судно плыло среди скал, над отвесные утесы

Свисали грозно, едва за мачту, краем не цепляясь.

Внезапно берег стал полог, к косе песчаной

Пристал корабль, и путники ступили на песок.

Недалеко средь гор зияла раной рваной,

Огромная дыра, и взяв вина и мясо впрок,

И, отведя корабль за ближайшую скалу,

Вступили итакийцы в темную пещеру.

Царь Одиссей воздал хозяину хвалу,

Необходимого гостеприимства меру.

Но не ответил им никто, была пуста

Обитель, и путники вступили за порог.

Очаг такой огромный видно неспроста,

Какой гигант сложить такое смог?

В сплетенных из ветвей высоких закутах

Нетерпеливо блеяли ягнята и козлята,

На всех свободных у стены местах,

Стояли бочки с сыром, кучей смятой,

В углу лежала груда шкур животных.

Из утвари – лишь чаши три огромных.

Хозяин видно из людей дородных,

И о культуре, знаний весьма скромных.

Товарищи просили в страхе Одиссея

Не медлить более и возвратиться к судну,

Не соглашался Лаэртид, в досаде сожалея,

Что он хозяина не видел и ему так трудно

Уйти, не утолив горящее в нем чувство.

Ведь любопытство – это как искусство.

Познанию извечному здоровое начало,

Но также зло, что вслед не раз ступало.

И, вот навстречу всем желаньям Лаэртида,

Под блеянье овец и дрожь земной твердыни,

Шагнул в пещеру великан ужаснейшего вида,

Такого, что у многих в жилах кровь застынет.

Он бросил с грохотом на землю кучу дров,