Александр Рогачев - Вокруг Венеры

Посвящается Н.Р.

Я рвал обещания,

и лопались мысли.

Я думал – Испания,

но рейсы зависли.

"Вам дольку страдания?"

Я все еще трезвый.

"Где ваши старания?"

Звонок через бездну:

гудки. И на проводе

силою Ома

иней на холоде,

"Будь же здорова".

Звонки, переезды,

слезы ночами,

улыбки из лести:

"Чего вы кричали?"

И битые стекла,

гудок, участковый.

"Да я бы упек вас".

Портвейн недешевый.

Прогулка по парку,

случайная встреча.

"А может сигарку?"

"Нам души калечат".

И ночи бессонные,

и танцы, и песни,

а души голодные,

подвыпили с тестем.

И день за неделей,

извечно в дороге -

обходы отелей,

и мокрые ноги.

Ко мне приходят призраки, они мне снятся,

и делают мне больно без причины,

во тьме знакомых образы дымятся,

и держит мои ноги пол из глины.

Ко мне приходят призраки, они танцуют

и танец их о параллельном мире,

они красивые мне образы рисуют,

метая их в меня, как будто в тире.

Знакомые улыбки пробуждают чувства,

объятья создают во мне тепло -

на утро мне всегда безумно грустно,

и светом давит на меня окно.

Ко мне приходят призраки, они мне снятся

и делают мне больно без причины,

они вбивают меня внутрь матраца,

смеются и целуют со всей силы.

По городу ходит молва о мертвых,

газеты молчат опоссумом,

а кто-то кричит в брюках истертых,

встречая рядом кости апостола.

Церковь мертва. В пылающих храмах

белый огонь сжирает молитвы.

В светлых когда-то праздничных залах

медленно тают песен мотивы.

я не был горд как горы,

пока искал пути,

я не ударил в шпоры,

чтобы себя спасти,

но был доволен ношей,

что бросил лишь вчера,

мой дух давно уж скошен,

а впереди вода…

Через серые дворы

по желтым мостовым,

сшибая крики детворы,

глотая дым,

сверкал холодным янтарем,

шагая через дождь,

не мне сдаваться им живьем,

ты мне поешь.

Он долго стоял под окнами,

он долго плакал без слёз,

и волосы рвал он копнами,

и бился как раненый пёс.

Улыбку тянул канатами,

но смех походил на крик.

Рубаха смеялась заплатами,

а ноги вели в тупик.

В квартире стены из пыли,

диван-командир поник,

а номер на двери забыли,

как старый его дождевик.

А серый дым его мыслей

о тлеющий образ от скал

разбился. Остался лишь кислый

и слабый грязный оскал.

Проспекты тонут в воде,

всплывают газетные пачки,

проиграны вечером скачки,

и снова ножик в стене.

Сегодня ждали мороза,

но ливень крикнул грозой,

и где-то мальчик босой,

бежит с упряжкой без воза.

Моё обгорает горло,

треплется уголь от шарфа,

себя ощущаю актёром,

и с неба играет арфа.

В огромнойпромзоне завода,

где искры и крики рабочих,

я стал командовать взводом,

в атаку идущего ночью.

Но ждали защитники крова,

готовили масло и пламя,

и без малейшего слова

пели, богов своих славя.

Не держит огонь давление в баке,

не хочет лететь по странам Пантан,

он падает вольно, без воздуха в шаре,

механик танцует адский кан-кан.

Разогнанный воздух сжигает пропан,

Пантан же, взрываясь, с грацией лани,

медленно входит к Смерти в капкан.

Где волны живут одни,

где волки стонут в степи,

где скалы крошат песок,

где не прорастает цветок,

где снег выпадает на май -

далёкий, невиданный край.

Где тихий вой из кустов,

где ночью уханье сов,

где ветер режет туман,

и под ногою капкан.

Где только лужи и пыль,

где каждый давно бы уж взвыл,

где дом продуваем насквозь,

где выпал последний уж гвоздь,

где реки уходят в леса,

где утром взорвётся гроза,

где только я и кровать,

где не решатся искать.

Там я собираю росу,

там я останусь в лесу.

По городу шла Осень,

взлетал её серый плащ,

и бил руками о земь,

уйдя со двора, палач.

Шагала под окнами Осень,

держалась запоручней сталь,

а он отсчитал свои "восемь",

которых людям не жаль,

и вытащил ножик из ножен,

провел поперёк волосам.

Мороз, подружившийся с кожей,

уже поля обвивал.

Колодец гудит ночами,

скрипит заваленной крышей.

Квадратными профилем стали

тянется снова все выше.

Они ему подражали,

трещали на ветках сирени,

слетали вниз по спирали,

хватая когтями ступени.

Бросает тень в галогене

холодный облик вороны.

Закрашены краскою стены,

и выбиты ломами троны.

Одни танцуют антенны,

над мусорным баком свободы,

а грязный рисунок гиены

не видит грязные своды

на небе нашей Геенны.

Транзитом по мотелям,

по суткам и неделям,

в погоне за спиною,

разбит гранит травою.

Дождем убита крыша,

мотор совсем не слышно,

скрипят дверные стекла,

обивка вся намокла.

Осталась сигарета,

а в трубке ни привета,

вчера порвал рубаху.

Да хоть сейчас на плаху.

Неоном над стоянкой,

накрыт перед огранкой,

холодный я и рваный,

как кот у ног незваный.

Вокруг Венеры вьётся

пустынный мотылёк,

то лбом ударит просто,

то упадет в платок.

Его язык нескладен,

потрепан он на вид,

никто, увы, не знает,

что он влетел в тупик.

Потом, холодным утром

найдут его крыло,

исчез из мира будто,

и больше нет его.

И все мы здесь, наверно,

простые мотыльки,

хватаем телом скверну,

не думая взойти.

Вокруг Венеры вьётся

пустынный мотылёк,

то лбом ударит просто,

то упадет в платок.

Холодный неон, разбитые стёкла,

разорваны джинсы и кровь на щеке,

вчера мне хотелось, чтобы суббота,

закончилась мирно, костром на реке.

Но только Судьба махнула рукою,

ударив грозой и молнией в борт,

машину порвало ближайшей стеною -

и яхте моей последний здесь порт.

Очнувшись один на белой кровати,

(в тепле и уюте, снаружи шторма),

я мотылька в оконном квадрате

заметил и сразу зажмурил глаза.

И не было судьбы ужасней,

чем быть ненужным никому,

и мир в тонах от крови красный,

и ноль деяний по уму.

Ночное небо – как надежда,

что все потом уйдет во тьму.

И он идет, сорвав одежду,