Дарья Тюменева - Тренируй искренность

Многие лета тому убавь,
Помнишь, Смородину миновала вплавь?
Будто сам Чернобог утянул тебя в Навь,
А вернувшись, ты боль ту с собой носила.
Я смотрела, как ты не зовешь гостей,
Как растет погост из людских костей,
Я болела тоской от таких вестей,
Пока множилась твоя жуткая сила.

Помню, ты на купальскую ночь
Выплетала венок, загадала дочь,
Но река уносила молитвы прочь,
А высокое пламя тебя отторгло.
И тогда разметалась, угасла нить.
Я узнала, что ты забываешь жить
И обидевших сводишь на волчью сыть —
Никому не даешь ухватить за горло.

И теперь темный меч над тобой завис.
И не в ирий стремится душа, а вниз.
Я пришла рассказать тебе, как спастись,
А иначе не быть мне твоей берегиней.
Не ходи без конца на Калинов Мост
И кричать «за что?» навсегда забрось.
Память рода крепя, не стриги волос
И прощай себя и других отныне.

Вот сидишь ты коленями в облака:
Без волчицы защита тоже крепка.
Как спокойно идет в берегах река,
Напитавшись вдоволь земной силой,
Так и ты упокой кипяток-войну.
Нет нужды теперь поминать вину.
И твоей, и чужой повелю уснуть —
Починить можно все, пока не в могиле.

Ах, эти плечи – золото и шоколад,
Нельзя быть таким юным в почти пятьдесят.
Ты, наверное, говоришь не Питер, а Ленинград,
А я лет на двадцать к тебе опоздала.

Ну что ты смотришь так, врачеватель душ?
Счастливый папа, счастливый муж.
Какая дикая, смешная чушь —
Я снова стою с открытым забралом.

Ах, эти волосы – пепел и соль!
Это мудрость твоя забрала мою боль,
На теплой груди захлебнулся вой,
Я стала почти целой, почти живой,
Только украла, опять украла.

Ты предлагаешь наново меня собрать,
А мне неясно, куда что паять.
А вдруг я исчезну тогда, твою мать?
И некому будет начинать сначала?

Ах, эти пальцы – сталь и горячий воск,
У меня к ним, пожалуй, один вопрос:
Что делать тем, кто еще не дорос?
Дожила до морщин и седых волос,
А границы твои нарушала.

Что-то шалит рефлекторский мой радикал.
Я мучаю скулы, чтобы ты не узнал,
Не прогнал и не запер меня в подвал —
Я потом не спасусь из того подвала.

Это точно неправильно.
Но я знаю, что я из тех,
Кто в зашторенных спальнях,
Держась за голову
И вывернув наружу мех,
Мешает главное и неглавное,
Путается между тем и другим,
В подушки пускает дым,
Замешивая в стон кашель и смех.
Я точно из тех неудачников,
Кто чувствует много и не то,
Кутается в тонкое пальто.
Вечные девочки и мальчики
С острой нехваткой зонтов.
Про нас интернет-фотокарточки,
Драматически нуарны цвета:
Блогеры, трагики, просто бабочки —
Поэтически окрашенная гопота.
Трогательно ослабленные
Вирусом чистой тоски,
Мы беззащитны и далеки.
Вино есть и сигаретный дым,
Нам бы еще хозяйской руки,
Но тогда мы не полетим.

Здравствуй, друг мой,
Я пришла разделить свой бокал коньяка.
Горькое вместе, и пусть голова твоя станет легка.
Я знаю все в этой комнате, от пола до потолка,
От жесткого кресла до медного старика,
От бледного яблока до блэкаутов на окне,
От того, что было, до того, что теперь есть во мне.
Здравствуй, друг, ты теперь всегда на моей стене.

Знаешь, друг мой,
Время разбрасывать и время собирать.
Я вот пересобираюсь заново, и, если хочешь знать,
Меня тоже пугает моя седая прядь,
Ведь вдруг я не успею родиться и заново все понять?
Не каждому волшебники попадаются на пути,
И нет теперь права прятаться в сети.
Знаешь, друг мой, ты заставил меня расти.

Что это за жизнь?
Глядишь как собака на кость,
Баюкаешь свою злость,
Как будто лучшего не нашлось?
Даже если кругом тоска
Или в сердечной мышце гвоздь,
А седины уже больше, чем волос, —
Ты знаешь, что делать, давно дорос,
Выбрасывай мантию дурака.
Вина, и ошибки, и прочий бред —
Уставшим и сдавшим спасения нет.
Пора разобрать ту твою антресоль
И выбросить к черту обиду и боль.
И пусть впереди намечается бой —
Хорошая драка тебе не во вред.
Возьми в свой рюкзак про запас сигарет,
Сегодня рассвет я встречаю с тобой.

Милая,
Пока ты выстилаешь постель другому,
Тонкой струной вытягиваешься вдоль его бедра,
Моему поникшему старому дому
Грозит беда.
Пока ты пьешь на двоих один кофе
И убегаешь в утро налегке,
Я рисую на простынях твой профиль
И считаю трещинки на потолке.
Я был жесток и неправ, милая,
Когда одним камнем убил двух птиц.
За это небо тысячу дождей вылило
На меня, упавшего ниц.
Я кофейному парню на бульваре покаялся,
А он сказал, что не ему меня прощать.
Пока я еще просыпаюсь, пока я здесь,
Милая, возвращайся.

Поставь, пожалуйста, чайник.
Давай посидим под абажуром.
Ты сегодня по бедам моим дежурная,
И мы поплачем, твои от моих не отличая,
Пока кто-то из нас не заскучает,
Гоняя по кругу в белых чашках
Слезу, как чаинка, черную.
Колени к подбородку – привычная форма,
А ты посиди напротив, родная и домашняя.
Я знаю, что ты подставишь
Свои руки уверенные и тонкие,
Пока я иду босая по своим обломкам.
И ты уже точно представишь,
Где будет мой следующий шаг.
Ты много видела и знаешь,
Каким бывает любимый враг.
Твое время на пару «тик-так»
Мудрее моего, хоть никто из нас не дурак.
Но когда смотришь вблизи – не отличаешь,
И нужно, чтоб кто-то сказал, что не так.
Не знаю, как у других, но у моих трех десятков
Давно есть опора, и все в порядке.
Я даже хожу теперь без оглядки —
Я знаю, там будут твои уверенные.
Давай посидим, за вином или чаем.
Там за окном выкруживает северный,
Но этот покой за прозрачной печалью
Сильнее. Он хрупок, но нескончаем.
Присаживайся, я угощаю.

Солнца пласты и ворох,
Синее платье в горох,
Лето пришло, как всполох,
Сверху улыбается Бог,
Море шипит, что порох.
Иду по кромке воды,
А она зачищает за мной следы,
Будто бы нет никакой беды,
И будто никто ни к кому не строг,
И если упал, и если не смог.
Есть только счастье живое, как вздох,
И синее платье в горох.