Array Антология - Сады и бабочки. Антология помнящих об утраченном Рае. XIX, XX и начало XXI века

Но я с тобой где-то даже соглашусь, как человек, обозревший многие стихотворные сады и лицезревший сонмы поэтических бабочек: сады, взращённые женщинами-поэтами (здесь, кроме перечисленных тобой имён, надо назвать и Беллу Ахмадулину, и живущую в Северодонецке Татьяну Литвинову), пожалуй, затмевают собственным цветением и плодоношением сады нашего брата. Но… Наш брат берёт другим – погоней за бабочками! Потому что мужская душа – утончённей. И тут представительницам прекрасной половины мы можем дать фору. Я легко выставляю на шахматную доску фигуры Александра Кушнера, Игоря Шкляревского и Александра Проханова. Да-да, того самого – неистового Александра Андреевича! Между прочим, насколько я знаю, в Москве он один из обладателей редкой коллекции бабочек. Причём, добывал их не на рынках, не в интернете, не по звонку – сам гонялся за ними с сачком во всех странах, где побывал! И сложил об этом стихи. Вот три строфы, которые восхищают меня своим неоакмеизмом:

И знаешь, к какому выводу я пришёл? Бабочка – это же своего рода компенсация в поиске мужчинами женского идеала! Александр Андреевич практически в этом признался: «Но не невеста – бабочка лежала / С поломанными синими крылами». Впрочем, вернёмся от Александра Андреевича к Александру Сергеевичу. Можно ли Пушкина «рассматривать под микроскопом»? Казалось бы, – только в телескоп! А, тем не менее, я мучился, пытаясь разглядеть в его гигантском поэтическом массиве (как количественном, так и качественном), стихи про сад. И отыскал, пожалуй, одно-разъединственное стихотвореньице «Вертоград моей сестры…» «А как же «Сады Лицея»? – дернут меня за рукав читатели. Но «Сады Лицея» – не более чем устоявшаяся «обманка», запертая дверца, отворив которую мы предполагаем шагнуть в повествовательную сень тех самых садов. Однако, как написал в одноимённой работе академик Дмитрий Сергеевич Лихачёв, «Сады Лицея» – это прежде всего мир свободы, беззаботности,

дружбы и любви, но вместе с тем и мир уединенного чтения, уединенных размышлений». Доверимся академику. Итак, я «разглядывал под микроскопом» пушкинский «Вертоград…» на предмет того, дабы начать с него антологию. Двенадцать строчек, где, может быть, самая благоуханная – последняя: «И закаплют ароматы». Остановимся на этом…

Теперь приоткрываю свою лабораторию: изначально меня поразило стихотворение младшего современника Пушкина Владимира Бенедиктова «Вечер в саду». О, как оно объёмно, скульптурно написано, точно бы не гусиным пером ХIХ столетия, а, по меньшей мере, чернильным стальным пёрышком ХХ-го:

Это – начало. А далее:

Заметь: там, где у Пушкина «И закаплют ароматы», у Бенедиктова целая «ароматная глубина» – голографическая картина, не типичная для глазомера ХIХ века. Мне стало обидно за Александра Сергеевича, потому что он проигрывал Бенедиктову. Равно как и Фёдору Тютчеву, написавшему «Как сладко дремлет сад тёмно-зелёный…» Я был поставлен перед выбором: если начать антологию с пушкинского «Вертограда…», не обернётся ли сие нечаянной медвежьей услугой по отношению к «солнцу русской поэзии»? Если же начать свой обзор Времени с тютчевского сада, сквозь который «Мир бестелесный, слышный, но незримый… роится в хаосе ночном», не упрекнут ли меня в том, что составитель, поддавшись притяжению ночного хаоса, не заметил «солнца русской поэзии»? И я решил быть честным перед Пушкиным, тем более, что «солнце русской поэзии» уже ничем и никем не заслонить, то есть начал антологию с тютчевского сада, возросшего в 1835 году. Надеюсь, Александр Сергеевич меня бы одобрил, как признал он себя, если верить источнику, побеждённым в поэтическом состязании, когда они втроём – он, Дельвиг и Фёдор Туманский – сочиняли пасхальные восьмистишия про выпущенную из клетки птичку. А победителем стал малоизвестный Туманский, чья миниатюра вошла с той поры во все хрестоматии…

Ты спрашиваешь о приоритете… В приоритете, конечно, ХХ век, поменявший поэтическую оптику: от общего – к частному, когда в очерченном пространстве сада проступила предметная конкретика, как, скажем, в стихотворении «Перед закатом» Иннокентия Анненского: «Всё глазами взять хочу я / Из темнеющего сада…» Предположим, Яков Полонский здесь бы и остановился, этим ограничившись, Тютчев бы ушёл в «ночной хаос», зрение же Анненского уже выхватывает:

Если речь о предметности и детализации, и даже кинематографичности в описании садов и бабочек, то ХХ-й век, безусловно, заслонил собой ХIХ-й за исключением разве что всё того же Владимира Бенедиктова с его «опережающим зрением». А посему, составляя антологию, я переживал, честно говоря, за ХIХ-е столетие: не просто чувствовал, а воочию видел ту диспропорцию в площадях, красках и звуках обследованных мной садов и отловленных бабочек, открывшуюся в сравнении с ХХ-м веком. Но при этом я не мог не замечать и преимуществ садов ХIХ-го столетия, потому что предпочёл бы бродить по фетовскому саду, который «весь в цвету», или по благоухающему «осенней свежестью, листвою и плодами» саду Ивана Бунина, нежели по «распустившемуся» в ХХ-м столетии «белоцвету на грудах падали и гнили» Бориса Садовского или «Мёртвому саду» Анатолия Передреева.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, на ЛитРес.