Светлана Леонтьева - По берёзовой речке

Это словно бы спички

подать поджигателю –

Геродоту, чтоб храм он спалил в час затмения!

«Храм искусства гори! – чтоб орал он, безумствуя.

А трубач продолжал бы дуть в жёлоб экватора.

У тебя на страничке в контакте прохрустово

это ложе горящее. Мне так не надобно!

Вдоль орбиты твоей. Но без мук прикасания.

Погляди: вон волхвы снова в путь собираются,

вновь пакуют дары: рис, пахлава, лазанья.

А во мне жар такой – выжглись все внутри аисты!

Все сожглись чувства смертные! Все – до зачатия.

А трубач? Что ему? Рио-самбо на фитиле.

Задаваясь вопросами, яндексом, чатами,

я скажу – не в гробу, в телескопе вас видели!

Танец жизни там, в небе, как драма кометная.

Словно чучела маслениц вспыхнули алые:

ты была до всего, до людей – силуэтами,

ты была после всех Ариаднами, Талами.

До вот этих страниц, до язычества, младости,

до волхвов с их дарами, предчувствий, предвестников,

восхищала огнями, полётом, мытарствами,

провисая в мирах всем разверзшимся месивом!

Из цикла «ОГНЕННЫЙ ЭЛЛИПС»

Если бы знала, то я научила бы – как!

Не гореть, не сиять, быть не открытой учёными.

Как нам созерцать невозможнейший мрак,

восходить в небесах пепелищами чёрными.

У людей только звёзды, а мне – эллипс твой

плазм горящих, снедающих, плавящих,

трав и листьев сгорающих, шишек и хвой.

Стой!

Опасно врагам и товарищам!

Секретарша в прихожей. Охранник в дверях. В небе – жарище!

Если б знала, кормила бы знаньями я

и высоким, святым, монастырским, аббатовым.

Траекторий мучительнее, чем моя:

по-немецки «krivaito», латышски «ckiwe»,

криво-косо у нас под Саратовом!

Этот профиль сияющий!

И свет очей!

Огнь любви!

«Заповедник» Сергея Довлатова,

под ногами нет почвы – лишь сгусток ночей,

нет земли – той рябинной, исплаканной!

Умирать на чужбине сложнее всего!

Вот поэтому в космос, в галактику, млея,

распадаясь по-птичьи в своё серебро,

имя вплавив Эдмунда Галлея!

Прячь-не прячь. А яйцо это в кролике. И

прогорит его серая, мягкая шкурка.

Я, как чучела Маслениц на раз, два, три

поджигаюсь сама без костра и окурка.

Всех сподвижников пламя во мне, бунтарей

и фосфин этот рыбий, дельфиний, китовый:

Геростратам такое число алтарей

и не снилось, как смертникам выжженной крови.

А по мне плачет остров зимой Алатырь!

О, не надо, не надо, чтоб об руку – руку!

Я тебе повторяю: сожглись вглубь и вширь

все кощеевы зайцы – по паре за штуку.

Все спалились. И даже ладонь на ладонь

не клади. Я – Везувия лав километры.

Дохристосовый путь. Доязыческий стон,

доархейский и доменелайский огонь

в небе – пеплы!

***

Мне лбом толоконным ли биться об стену?

В кирпичную кладку, в шершавый гранит!

Как Шлиман Элладу, любить внутривенно.

А Троя сгорела – лоб бит!

И стена между нами длиной с горизонт,

высотой в сорок неб!

Но лбом толоконным какой мне резон?

стена – это личный мой Иерихон,

который ослеп!

Вот так прислонять бы к устам трубный звук!

Ласкаться губами в округлое «ё»,

и пали бы стены без всяческих мук,

заслышав моё тугое литьё!

Но я – лбом об стенку, блондинка, дурьё!

В своё же упрямство, небрежность, быльё!

О, братии! Хор Валаамский ты мой!

«Блаженны надеющиеся» пропой!

И «се до полунощи»!

Как я жива?

Мир проще. Небрежней. Мир просто другой.

Мир мебельной стенки – её на дрова,

соломенной стенки: багульник-трава.

Где книги твои! Где часы, как сова.

Кость лобная – в зеркале, брови – дугой.

Ни ангельской пенки, лишь с пенкою кофе.

И в город, что точкой на карте, бей лбом!

А древний, щемящий, элладовый профиль –

лишь оттиск монетный.

***

Встретимся? Наверно! А, может быть, никогда не удастся

пересечься в мирах, свет лун скрестить в одной точке

на одной дороге, тропе, на одной автотрассе,

из одной чтобы чашки сливаться в глоточке.

И ласкаться губами к фарфоровым бликам,

и одной ложкой есть – ложка из мельхиора.

Ты, наверное, будешь моею ошибкой

из естественного по природе отбора.

Говорить будешь умно, что мной очарован,

а мне можно с тобою быть глупой блондинкой,

слушать: сколько во мне есть простого, святого,

сколько птиц перелётных, что у Метерлинка.

Толкований, познаний, костров, меток, правок,

волхований, признаний, смертей, круговерти

и данайских даров, неоправданных ставок.

Где ты?

На какой из планет? На какой из великих

затонувших? Рушник где – байкальские рюшки?

Я в бетон закатала свой плач, свои крики.

Задыхаюсь! Мне холодно, вьюжно так, вьюжно.

Мне феврально в июле. В огне я промёрзла

Я в ребре твоём, знаешь? Создай меня! Выпей!

Смастери из металла, гранита, берёзы,

свет горстями – в улыбку, черёмухи кипень!

Если ты не родился, прошу, возрождайся!

Разведись! Откажи всем: жене ли, невесте!

Я не знаю, как вместе сложить мне все прайсы…

Может, ты был давно? Лет так сто ли, известий?

Или будешь когда-то? Я жду всё упорней!

Я пеку пироги. Зелень ставлю для супа.

Как естественно быть у природы в отборе!

Твоё небо – в упор мне. И солнце – в упор мне.

И во мне, и в меня, и мне в сердце сугубо!

Постелю на диване тебе. Ночь и звёзды…

Где они, где они аномальные зоны?

И сакральные сдвиги? Солярис! Чей воздух

ядовито пьянит! Пережди со мной грозы.

Не в Москве, так столкнёмся с тобой в Аризоне.

Не в овале, так в ромбе. В пустыне, в песках ли

мы ползти будем, руки вздымая друг к другу

Пусть погибли. Расстреляны. Пусть наши прахи

над землёю развеяны и над округой.

У отбора естественного нет отбора!

Птиц, зверей, огнекрылых и ангелокрылых.

Но не встретимся мы. Твоё небо – в упор мне.

Твоё солнце – в упор мне.

Ах, милый, ах, милый…

***

Все молитвы мои, все, сколько есть, конечно, о детях,

все молитвы мои – бессвязные, слёзные – о моих родных,

говорю, шепчу, у икон молюсь, не болейте,

да минуют вас эти игрища зол мировых!

Да минуют вас эти мании, фобии, стрессы, печали,

разухабистость, кражи, обманы, суды и жульё!

Я хочу, чтоб вы встали, когда безнадёжно упали,

я хочу, чтоб прощали обидевших, взявших ружьё.

Не хочу, чтобы око за око, за зуб чтобы зуб и тем паче

не хочу, чтобы первым удар. Не хочу, не хочу, не хочу!

Поля битв и сражений, майданов, безумств, революций и стачек.

И поэтому в церкви я ставлю за свечкой свечу!

И вздымается жёлтое пламя! Прозрачное! Тонкое! Роз в перламутре

так сияет свечение, так размыкаются звёзд хрустали.

Вы побудьте светло и надмирно, наднебно побудьте

в моих мыслях, мечтах, в моих грёзах, родные мои!

Разрываю все цепи, канаты, которые могут отъять вас,