Альберт Светлов - Post scriptum

Сбрось мне сверху, ради шутки,
Верёвочную лестницу времени.
И я, не раздумывая, вскарабкаюсь
По отполированным перекладинам
К тебе. В поднебесье.
Будто барон Мюнхгаузен на пушку.
И стану без памяти целовать
Полупрозрачные одуванчики твоих ладошек.
Мы нанесём медовое солнце
На ржаные чёрствые четвертинки,
Пропитаем корочки
Взбитыми ванильными сливками
И приправим утренней слезинкой
Ромашковой серебристой эссенции.
Никому не дано проведать
О нашем секретном рецепте,
Мы не проболтаемся
Даже вездесущим ангелам.
Не каждый обречён на любовь,
Длящуюся всего лишь три года,
И отбрасывающую свет
Вперёд на три десятилетия.
Мало, кто способен
Вырваться из привычного окружения
И взобраться на седьмое небо,
Чтобы, ошалев, касаться губами
Одуванчиков, проросших
Сквозь линии жизни
Ладошек своей возлюбленной.

Заманчиво в мае маяться
Недорастраченной в феврале тоскою.
Ощупывать этот кусочек льда,
Колючий, голубоватый, плачущий,
Подрагивающий где-то под ключицей,
Словно в бокале с бурбоном.
И не мешающий запаривать липовый цвет
С розовыми лепестками меланхолии,
Вязать невесомую тополиную рубашку,
Постукивая стальными спицами,
Словно костяшками домино,
И отправлять этот волшебный подарок в прошлое,
Туда, где не осталось никого,
Кто знаком мне,
Кому знаком я,
Туда, где песок уже не хранит
Следы моих истёртых сандалий,
И гаснет отблеск зимы
В зелёных колдовских глазах
Озорной хулиганки-весны,
Опирающейся на воздух
Оперением ласточек и жаворонков,
Обмахивающейся веером сирени
И высматривающей с высоты донжона
Всадника в солнечных доспехах,
Рыцаря поющего сердца,
С крапивницей на страусином плюмаже.

В поминальнике жизни
Есть ещё с десяток
Пустых страниц
С надогнутыми уголками.
Потёртые исписанные листы пронумерованы
Римскими и арабскими цифрами.
Вперемешку.
Как ассорти.
Треть заметок выдрана,
Утеряна,
Не восстановить.
Напрасный труд.
Калейдоскоп событий,
Новолуний и равноденствий.
Почерк торопится,
Грешит многословием и двусмыслием.
Бумага гниёт и распадается,
Сыплется прахом
Или отсыревши порохом.
Список прочитанных книг,
Таблица исполненных дел,
Загаданных и сбывшихся желаний,
Перечень испытанных друзей.
Чего меньше?
Кто рядом?
В друзьях Пруст и Блэкмор,
Да сэр Пол Маккартни.
Прочих
Словно корова языком слизнула.
Заматерели,
Оглохли,
Ожирели.
Суховеями как порванные бусы поразогнало
Вдоль рубежей
Пока ещё неизмеренных.
Потягивают пластиковый самогон,
Просиживают малиновые штаны
В башнях из жёлтого кирпича,
Растащив на гнёздышки
Дорогу в Изумрудный город.
К великому и ужасному
Жуликоватому Гудвину,
Подмигивающему из-за обложки блокнота,
Послесловие к которому написано не мной.
Лишь память светит лампадкой
В беззвёздном тумане одиночества.
Память о той,
Что умерла с прошлым веком.
Память о той,
Что выдумал
В тщетной попытке
Написать книгу о любви,
В бесплодных стараниях
Сказать что-то новое.
И только испортил ежедневник.
Но в нём
Сквозь десять восковых зим
Протаивает облик единственной,
Ведущей сквозь мрак.
И тьма не объемлет её.

Цепочки неразборчивых слов на белом листе
Словно окоченевшие буковки пропуска в минувшее,
Или номер вымоленного билета
На скорый поезд в бесконечность.
Вперёд – в прошлое!
В единственную реальность,
Знакомую не по обрыдшим тв-сериалам.
За каждой чёрточкой-
Потерянная страничка,
Волчий лог либо Чёртово урочище.
Песок с детской площадки
В часах-песочнице
Скрипит, перемалываясь,
Просеивается сквозь сито секунд
Утекает ручейком
Вниз,
В бездну,
В невозвратимое.
Рассвет сливается с закатом
И день водит хоровод с ночью,
Пока компостер, лязгнув
Не выплюнет на ладошку
Белую таблетку для Нео.
Только тогда мир, заскрипев,
Начинает катиться вспять.
Туда, где оживают усопшие…
Туда, где не кончается июнь…
Туда, где воздух пропитан озоном
После ночного дождя,
Пролившегося на пустующую
Мёртвую деревеньку,
Обнявшую берега говорливой речушки.
Время откусывает от пряничных домиков
Сантиметр за сантиметром,
Но для юродивого, стоптавшего железные башмаки,
Овладевшего искусством возвращаться,
Оно бережёт самый лакомый кусочек.
И, отведав его, посвящённый в тайну Морфеуса,
Пожалеет, что не обучен видеть сквозь стены,
Что не готов обращать вино в росу,
Что Светлояр не расступается перед ним,
А гвозди заржавели и дробят
Трухлявую древесину креста.
И ни на кого не наткнётся он
На тополином плацу,
Испещрённом солнечными каракулями
Той, что пристально и серьёзно
Наблюдает за слепцом
С башенки коменданта,
И чей шёпот складывается в слова:
«Я буду любить тебя вечно…»

Бабы-дуры
На покосе
Так и шепчут
За спиной:
– Хулиганишко-т
С косою, —
Мой он нонче!
– Шиш те, мой!

Так и делят,
Так и пилят,
Ажно звон стоит
В ушах!
Их мужья мне ножик
Кажут.
Чую: точно дело —
Швах.

И пока давал я
Дёру
И покуда
Гнал коней.
Осень тихо
Подступила,
Стал ворчливей я,
Трезвей.

Что ж ты, осень,
Всё покрала,
Даже девки
Не нужны.
Я казак
Сегодня вольный,
Жаль, что больше
Не мужик.

Лодка камышовой протокой движется
Сквозь кисею невесомого тополиного пуха.
Солнце безжалостно топит битый асфальт
И песок на дворовых некрашеных лавках.
Тёплая водка булькает в ополовиненной фляге
Скорчившегося на выстриженном газоне соседа, —
У него приступ астмы, ему плохо,
Его мутит от несвежей копчёной куры.
Впереди – бессонница и сладковатый привкус
Таблеток от опостылевшей аллергии.
На календаре – ХХI век, середина июня, суббота,
И у какого-то счастливчика начинается
Заслуженный месячный отпуск.
Везунчик мечется между поездкой в Турцию
И путешествием в родную деревню,
Раскладывает королевский пасьянс
И гадает на сером сигаретном пепле.
По телевизору матч межу крикливой Италией
И стоически угрюмым Уэльсом,
Внизу играют на скрипке «Джулию»
Из «Белого альбома», и бренчат ложкой в чае.
Мне снится мокрая октябрьская берёза,
Тянущаяся к свинцовому небосводу,
На который вчера перед закатом
Отправился мой друг-одноклассник.