Александр Гуманков - Прогресс

Поэма в прозе

Пролог

Эпиграф

Захотелось влезть в петлю, просунул голову, повис и думаю, почему так долго не затягивается. Оказалось – петля дверная.

А.Г.

Все от гордыни собственной.

Не говорю про Гоголя, а убиваюсь от непонятных определений.

Почему изложение Венечки Ерофеева стало поэмой…

Не дают покоя лавры.

Славы хочется.

Хохочется в лесу похухоль со своею выхохолью.

Забор сломают опять, наверное.

Только не свой забор, а мой.

Я выйду и набью морду.

Потому, что я злой.

Потому, что я устал не бить морду, а так хочется.

Регулярно надо это делать, даже если не можешь.

Даже если морды нет.

– Найди себе какую-нибудь рожу, – предложит кто-то.

– Только не в зеркале,

Или дай по дереву, чтобы почувствовал кулак.

И, когда почувствуешь боль в кулаке, тогда поймешь,

Что драка всегда бывает обоюдоострой, даже когда бьешься с деревом.

Так вот название потихоньку вырисовывается.

Не могу пока определиться, но уже близок.

Портвейна не хватает и подъезда.

Надо же газетку разложить на подоконнике.

Килечку в томате раскрыть,

Сесть на ступеньки,

Сорвать пробочку полиэтиленовую…

Класс показать.

Не зубами срываю, не ножом обрезаю.

Пальчиками берешь и раз… Срываешь пробочку.

Ребята аплодируют. Никто так не может.

А ты, гордый сам собой, поднимаешь темно-зеленую бубылу

И решаешь главный вопрос:

Кто первый?

Когда пьешь портвейн из горла, главное остановиться.

Должно остаться остальным.

Этот основной закон является константой.

Никто тебе ничего не скажет, если ты сделал лишний глоток,

Если два – проглотят слюну,

Если три – поморщатся.

Никто ничего не скажет, но пить с тобой больше не будут.

Это позор.

Поэтому первый зачинает три глотка, затем второй

И так далее…

Все по-честному и по справедливости.

У некоторых жлобов был другой кодекс:

Кто сколько внес, тот на столько и пьет.

Мы с такими даже на подъездную лавку рядом не садились.

Если собрались тяпнуть, нет разницы, у кого сколько в кармане.

Один может всех напотчевать, или все одного,

Или у кого сколько есть? для начала взнос делают,

А потом по обстановке,

Маршрут электрички не зависел от расписания пригородных поездов.

Родилось название:

Назло всем, кто в стихах слагает, а попросту, потому что рифмы не удаются и складываться не хотят, а сложить хочется, тогда начинаем петь.

Песня первая:

Ты скучаешь, вата валит с неба.

По неделям вьюги и метели.

Над дорогой белой и над снегом

Вьются белые метели.

Заплутали мишки, заплутали,

Заблудились в паутинках улиц.

И к Большой Медведице, как к маме,

В брюхо звездное уткнулись.

(продолжение следует)

Так вот. Распив портвейн, мы выходим из подъезда. Зима. Войдя туда, было светло на улице. В подъезде было светло не очень, но тепло. Зато портвейна было много.

Прозаическое отступление:

Водку в те времена молодежь нашего круга мало употребляла. Были в почете бутылки с разливом «Ах Дам», «Але пошли», «Три семерки», «Кавказ», «Красное крепкое», «Бил в минцне»…

Так вот, когда мы вышли из подъезда, на улице никого не было.

Вообще никого. Только мы трое. Страшно, аж жуть, за тех, кто остался дома и про нас ничего не знают. Телефоны-автоматы не работают, чтобы позвонить кому-то неоткуда. Дома ждут, а нас нет. Чтобы успешно набрать номер, нужна двухкопеечная монета и удача, если провалившиеся в недра телефона-автомата две копейки свяжут тебя именно с тем номером, который ты набирал. Всего семь цифр на диске представляли границу, которую невозможно перейти, даже обладая всеми правами советского человека. После очередной попытки дозвониться, все кончалось битьем таксофона и проклятой будки. Дома не могли поверить в правдивость наших объяснений, а милиция развозила нас по домам за счет обнаружившейся заначки, которая предполагалась быть неожиданным сюрпризом к семейному бюджету в случае возможной покупки подходящей обуви в соседнем гастрономе через любовницу знакомого мясника, который был повязан нерушимыми узами с грузчиком обувного магазина.

Название первое:

Все вышли мы из сот своих,

Мы в рамки втискиваем стих,

Мы в рамки втискиваем мысль,

Мы в рамки втискиваем смысл.

А жизнь идет от сих до сих.

Мы не считаем дней своих.

Потом считаем, сколько строк

За рамками оставил Бог.

Оставил росчерком пера.

Считаем: все это игра.

И приговор его суда

Приносят ангелы сюда.

И вот, уйдя за рамки к ним,

Мы в рамке на стене висим.

И, нанося последний штрих,

Мы в рамки втискиваем стих.

Мы в рамки втиснули житье.

Мы в рамки втиснули вранье.

За рамками оставив мысль.

За рамками оставив смысл.

У меня почти почтенный возраст. Восемь лет внучке. Страшно представить, теперь ей уже десять, а, МОЖЕТ, двенадцать, не помню уже, я все перемалываю одно и тоже в собственной мололке и кручу ручку перемотки вперед и назад, потому что это все мое, как хочу, так и верчу. Захочу вообще остановлюсь, и никому нет дела до того, чем я занимаюсь. Никто об этом не знает, а так хочется, чтобы об этом узнали, хотя, лучше бы об этом никто не знал, не взирая на все мои желания. Только, если попались, и начали это читать, то вас я не отпущу, или прекратите процесс моментально, или дальше вы завязните в бесконечном пространстве того, что было, для незыблемого пространства собственного бытия, которое переходило по спирали в надклассовое состояние того, о чем не написано в "Капитале". Переваливаем с правого галса на левый…

Стоп. Чтобы все поняли, о чем хочу сказать, надо сначала закончить школу яхтенного рулевого, где вам растолкуют, почему правый галс преобладает над левым, а понятие «стоп» отсутствует совсем, потому что на воде тормозов нет вовсе, в чем убедились все присяжные, когда из следственного эксперимента по этому поводу остался один промокший протокол, несмотря на внушительное состояние бюджета истца. Написал фразу, потом думаю – о чем написал… Может ни о чем, а если вдуматься. Перечитай еще разочек предыдущее предложение и предложи свой вариант марксизма-ленинизма на предвыборной платформе православного либерал-иудейства греко-финского вероисповедания на основе торгово-промышленной палаты Советского Союза и суверенитета Российской Федерации с учетом пожеланий братских стран Карибского бассейна, интересов Вашингтонских соглашений Аляскинского кризиса Черноморского моря с выходом через Великую Китайскую стену на Альпийское предгорье.