Дарья Котова - Мечта. Стихотворения

Давно ли
Я стишок читала
Средь ёлок,
Бабочек, огней?
Давно ли
Хвасталась с подругой,
Какое платье красивéй?
Я красноречием пылала,
Но образ взрослого
Возник.
Кому-то отрезают
Крылья,
А мне отрезали язык.
Признанья, песни,
Даже ругань —
Всё то
Оставьте на потом.
Я отзеркаливаю звуки
Своим неполнозвучным
Ртом.
Поп-музыка
Пройдёт,
И я уйду в года.
Со мной останется
Навеки
Моя святая немота.

Собрáлися враги
На водопой.
Рептильи пили ил
Без интереса.
Зелёной шкуры
Злой глумливый
Взгляд.
А водопой —
Святая церковь
Леса.
Косули длиннорогие
Сюда
Шли утолить
Безудержную жажду.
Кем хочешь будь.
Природа велика,
Раз ты не смог
Разумным
Быть однажды.
А боги поднимались
На Олимп.
Но уходили
В горы альпинисты.
И каждый грек,
Как Аристотель, знал:
Высокомерье божие
Нечисто.
Мессия покидает
Свой Эдем.
Под тяжестью креста
Нельзя сломиться.

Нам Бога
Невозможно не понять,
Раз человеком
Дева разродится.
Надень свой саван —
Белый, как халат,
А высший разум
Выстроит дорогу.
Ответит он
Лукаво на вопрос,
Кем лучше быть:
Зверюгой или богом.
И можно всем
Казаться божеством.
Вершить эксперименты
Век от века.
Творец – твори.
Наш полигон —
Земля.
Но всё же
Оставайся человеком.

Я – самурай.
Я выращен
В боях
И выжить
В них терял
Не раз надежду.
И каждый раз
С усмешкою кривой
Я головы рубил
Врагов небрежно.
Как на полях,
Наполненных
Водой,
Я гóловы срезáл,
Как зёрна риса.
На поле битвы
Урожай собрал,
Опасней тигра
И хитрее лиса.
Я от семьи
Был рано
Отречён.
От алтаря
Родительского крова.
И средь мальчишек
Я в казарме рос.
И я не мнил
Себе другого
Дома.
Как некогда
Бежал я
Средь камней
Тягучие и злые
Расстоянья,
Как избивался,
Воином чтоб
Стать,
Пытаясь
Спрятаться
В отсутствие
Сознанья.
Как после,
Приходя потом
В себя,
Давя
В себе рыданья,
Боль и муки.
И так взрослея,
Становясь
Другим, я постигал
Бойцовские науки.
Шёл день за днём,
И шла за ночью
Ночь.
Тогда я плакал,
Так, как плачут
Дети.
А после, как рассвет
Нас поднимал,
Я был спокоен,
Как студёный ветер.
И выходя
Под окрики
Во двор,
И не переча,
(Это было мудро),
Я наполнял
Ладони из ручья
И умывал
Бесстрастнейшее утро.
Я не сломился,
Как сухой тростник.
Ведь злые силы
Верящих не губят
Во мраков мрак.
Я верил лишь в одно —
В то,
Что однажды
И меня полюбят.
Как гибкий змей,
И плоть моя крепка.
При виде крови
Сердце бьётся глухо.
Но как оно
Мечтает
Полюбить.
И беззащитная душа
Нежнее пуха.
Изогнут меч,
Как быстрая река,
Блестящая под
Белым
Солнцем Иня.
Его роняю
Из ослабших рук,
Произнося
Возлюбленного имя.
Связь потерявший
С матерью, отцом,
О ласках детства
Знавший лишь немного,
Ниц падаю
Я с дрогнувших колен.
Я вновь нашёл
Отца и даже
Бога.
И стона звук
Так робко
Льётся с губ.
И в нём
Так много
Нежности и боли.
И крепость тела
Заменяет дрожь.
И я целую
Сильные ладони.
Мне очень
Страшно
То, что это сон.
Вдруг снова
Битвы, муки и казармы?
И вдруг он
Растворится как
Фантом?
Но слишком
Его очи лучезарны.
Я льну к нему,
Как молодой бамбук
Льнёт к небу,
Умоляя о защите.
Его глаза
И сердце, что внутри,
Пожалуйста,
Пожалуйста, любите!
Ведь если не сомкнёшь
Объятий ты,
Меня тотчáс
На сей земле
Не станет.
И слёзы, иероглифы
Любви,
С ресниц сочатся
На лицá пергамент.
Он улыбается
И, что я трепещу,
По этим иероглифам
Читает.
И как печатями:
«Ты мне принадлежишь» —
Он поцелуями пергамент
Покрывает.
Я снова мал,
И мне тринадцать
Лет.
Но я в любви
Живу, а не мечтаю.
А он – мой щит,
А щит тот – колыбель
От прежних
Убаюкавший страданий.
Перстами он
Касается волос
И шепчет:
«Ты в смятенье
Очень милый.
Одежду в поте,
Крови и пыли
Сними, как маску
Отзвучавшей силы».
Рубаха падает
С меня к его
Ногам.
Падёт хакама [1] Традиционная японская юбка-штаны.
Вниз.
Ещё немного.
Ни разу
Не познавший
Естества,
Нагой я предстаю
Перед этим Богом.
Я – самурай.
Я в ненависти рос.
Но быть любимым
Не терял надежды.
И я, рыдая,
Отдаюсь ему.
Я – самурай.
Я ласковой
И нежный.

Она пришла
Как первая индиго
И не была
Нейтральной
В полосе.
Эдемский сад
Из деревянных
Брёвен.
Она была
Такою же,
Как все.
Она всё знала,
Видела и зрела.
Кресты неправославия
Не спят.
И хохот золотой
Советских гурий
Преобразился
В танковый заряд.
Война войной.
Игра? Игра игрою.
Тринадцать лет —
Как будто
Тридцать два.
Насильники,
Идущие в солдаты.
Кишки
Им выпускала детвора.
Пятнадцать или
Сто пятьдесят – одно
И то же.

И десять пыток
Огненных часов.
В её глазах
Кружились метеоры,
Похожие на полоумных сов.
Эй, злой фашистский óрган,
То есть сердце,
От пыток
Ты таких закоченей.
Она ушла, ведомая
На волю,
И пробиралась
К родине своей.
Вот этот дом,
Петля дверина
Шее —
Ни дерева,
Ни крыш не воскресить.
Вот плитка,
На которой кашеварят,
Но манну неба
Некому варить.
Включить конфорку,
Повернуть бы ручку,
Себе самой
Тот вечный огонёк.
Но пуст сарай,
И зорька «му»
Не скажет.
Не подоить
Её на посошок.

А дева —
Деревенская богиня.
Всё помнит:
Серп, колосья
И колхоз.
Она смеётся.
Это не впервые.
Фашист, рыдай
До злых кровавых
Слёз.
А огонёк
Горит и не тускнеет.
Газ выключить
И уничтожить мир.
Планеты пыльной
Голубой огарок
Укрыт в шинель,
Затёртую до дыр.

Легко быть
Богом.
И царём Вселенной.
Попробуй достучаться
До небес.
Спускаться
Лишь
Единожды на Землю,
Творя особенный
Партеногенез.
Но есть
Другие:
Мука, боль
И вера.
И нет конца
И края,
Господа.
Они рождались
С помощью мейоза
И только смехом
Брали города.
У македонцев
Боги без одежды.
Карали там
И смехом, и мечом.
Была я здесь
Лабораторной мышкой,
А стану всем
Крысиным королём.

Мои покои
За стальной решёткой,
Я буду править в них
До самого конца.
И стражники
Меня ласкают плёткой
Под сводами
Проклятого дворца.
Они так выражают
Мне почтенье,
Мне, королеве,
Столько долгих дней!
И всё крупней
Становятся рубины
На полосатой мантии
Моей.
Рубины крови,