Марина Апфельбаум - Дежавю

Доктор говорит, – виноват алкоголь.
Но я твёрдо знаю: звезда Алголь
дотянулась острым, кривым лучом
и смертельно ранила. Ни при чём
страхи, ревность, обиды, боль, —
так распорядилась звезда Алголь.
Сорвала и башню, и тормоза,
белену закапав тебе в глаза.
Выжгла пламенем на груди клеймо,
утащила в рабство твои мнемо —
зины, молодость, силы, соль…
Глаз отрубленной головы – Алголь.

привет наташа
сколько зим и лет
конечно рада
очень рада встрече

была права ты —
саваном рассвет
и в яблочко
стреляли каждый вечер

пожаром алым
плавилась земля
уничтожали вдрызг
до эмбриона
но выплюнули
голую а-ля
белль пуль [1] Белль Пуль – 60-пушечный фрегат первого ранга типа Surveillante, входивший в состав военно-морского флота Франции. Известен тем, что перевёз останки Наполеона с острова Святой Елены во Францию, что впоследствии стало известно как возвращение останков (фр. retour des cendres). —
домой наполеона

и кто-то лепит
новую меня
по тем же старым
писаным законам
бесстыдно обжигает
у огня не внемля
ни проклятиям
ни стонам

сегодня праздник
благостная весть
я встретила тебя
на перекрёстке
как хорошо наташа
что ты есть
быть может вспомнишь
выйдя на подмостки

Апеллай – жаркий месяц.
Нежно шепчут цимбалы
в недрах каменных лестниц,
в душном мареве алом.

В безграничности мира
упоительной страсти,
блещут синью сапфиры,
опьяняющей властью.

Остаётся немного:
до последнего донца
у шального порога
выпить жгучее солнце,

переплыть синий омут
в неурочное время,
разделить с тобой воду
и войти в твоё племя.

– Ах, Алиса, расскажи мне, чем ты так огорчена?
В доме пусто, пахнет пылью, ты печальна и бледна.
Почему разбита ваза, и пионы на полу?
Почему от платья стразы, отлетевшие, в углу?
Почему глаза прикрыты, почему рука дрожит,
почему закладка в книге на «Всё отнято» лежит?
Ах, Алиса, выпей чаю. Может быть, позвать врачей?

– Чёрный волос в изголовье, разве ты не знаешь, – чей.

Стонали лютни до нежнейшей хрипоты.
\Рядами стройными наложницы плясали.\
Бесстыдно в танце оголяя животы,
красавицы бесстрастием блистали.

Оркестр султанов грезил торжеством.
Сверкали взгляды, полны вожделенья.
Прелестницы природным естеством
лелеяли их времяпровожденье.

Каменья в золоте оправы хладнокровны,
неведом им дыханья звук тлетворный.
Стекала в лифы хладная роса.

Браслеты перезванивались строго,
\без слов кристальные сливались голоса\
в преддверии ревущего порога.

– Где ты была? – спросил меня мой Кот.
Признаться, я немного оробела.
И, затянув: «Мария-Мирабелла…»,
рискнула почесать ему живот.

– Ты не ответила, где шлялась до сих пор, —
мяукнул Кот, направившись на кухню.
Теряя тапочки, страшась, что небо рухнет,
я ринулась за ним во весь опор.

Кот воцарился на родной престол,
уютное велюровое кресло.
Я, притворяясь трепетной принцессой,
выкладывала лакомства на стол.

Прищурив недоверчиво глаза,
усы пригладив благородной лапой,
мой Кот оценивал все «против» и все «за»
даров плебейки для аристократа.

– Телятина свежа! Хорош язык!
Бекон, хамон, нежнейшая грудинка!
Немного карбоната и ветчинка!
Форель и палтус! Фирменный балык!

Альпийский творожок в стеклянной миске,
и молочка стаканчик налила…
– Плесни-ка мне в бокал немного виски.
И, наконец, ответь, где ты была?

В подворотне танцует
дождик медленный танец.
В пьяной дымке тумана
грустит сирень.
Ты мне снова приснился,
мой родной чужестранец.
Свежим северным ветром
ворвусь в твой день.

Обожгусь твоим солнцем,
утону в твоём море,
на песчаном бархане
оставлю след.
На небесном просторе
промелькну редкой птицей,
той прощальной страницей
ушедших лет.

Не тревожься. Я не буду злиться,
рвать твою гитарную струну.
Дуну на знакомые ресницы
и вернусь в холодную страну.

в Самоцветном переулке
в палисандровой шкатулке

я храню свои секреты
аметистовы браслеты
бирюзовы амулеты
ядовиты бересклеты

изумрудны талисманы
гиацинтовы дурманы
кардамоны и шафраны
персипаны, марципаны

родолитовые брошки
жемчуговые серёжки
алебастрову пантеру
малахитову химеру

неизменный фаворит —
родовой александрит
чьё-то дьявольское скерцо
чьё-то каменное сердце

в палисандровой шкатулке
в Самоцветном переулке

В том городе, где ласковое море
целует обезумевшие пляжи,
ты вспоминаешь прошлые вояжи
в смешном, пустопорожнем разговоре.

В том городе, где грустные трамваи
плетутся по пустынным переулкам,
рыдает дождь, безудержно и гулко,
последние следы твои смывая.

Мне бы в устье Ло бело-синее…
То, что обожгло льдом да инеем,
взять да полететь жаркой птицею,
вспыхнуть да сгореть над столицею,
над твоей простой травяною крышею.
Обложить престол данью высшею
и рассыпаться золотыми искрами
над твоими вздорными исками.