Диана Вершкова - О любви и смерти

Изнывающий от жары город
Напоминает мне,
Что такое, чёрт возьми, голод
По касаниям,
Избавленный от нужды
Согреться.
Теперь некуда деться
От желания
Прикоснуться к коже.
Больше не скажешь:
«Можно
И без этого…
Да мне тоже —
Только согреться.
Холодно,
Как на полюсе»
У рук, смыкающихся на поясе,
Больше нет причин,
Кроме поиска
Оголённой кожи.
И ты больше не можешь
Говорить себе,
Что ищешь только тепло.
Тепло нашло тебя
Само.
И теперь ты ищешь
Только одно.
Угадай, что?

Солнцу не спится.
Солнце ложится в облака,
Считает самолёты.
Заглядывает в окна,
Где пассажиры спят.
Считает утят
В комнате на обоях,
Где маленький мальчик спит,
Не смотря на то, что опаздывает в школу.
Солнце забирается
На самую высокую гору
И считает снежинки.
Считает картинки
В учебнике,
Над которым заснул студент.
Сна нет.
Солнце ходит по небосводу,
Недовольно жмурится
(учёные считают пятна),
Возвращается обратно
В облака,
Но бестолку.
Солнце надевает маску
(по новостям передают затмение),
Пытается составить какое-то мнение
По поводу своей бессонницы.
– Мама, а как это —
Если не будет солнца? —
Спрашивает мальчик,
Проснувшийся среди утят.
– Говорят,
Будет холодно.
И очень грустно.
– Солнце, свети,
По-жа-луй-ста! —
Кричит мальчик
В своё окно.
«Вот оно…", —
Думает сонно солнце, —
«Смысл моего не-сна…»
С этими мыслями засыпает,
Кутаясь в одеяло моря.
Оно завтра проснётся, мальчик,
Могу поспорить.

Приступы нежности и ненависти,
Ощущение не-равности
Самого себя самому себе
Прежнему.
Одному.
Почему
Так важно иметь человека рядом,
Иметь возможность
Окинуть взглядом
Пространство чужого тела?
И плохо без него не было,
Но теперь, вероятно, будет.
Забавные звери люди,
Любят,
Чтобы принадлежать себе,
Осознавать чужие границы
И позволить себе в них влиться,
Как река, входящая в море.

И не пришёл на сотворение Адам,
Забыла Ева.
И вовсе незачем грозить, что «аз воздам»
Всем тем, кто – не был.
И не случилось первородного греха,
И Рим не пал.
И чей-то ядом смазанный кинжал
Не ал.
И не схватились в битве роковой
Все те, кого рожали в муках.
И песнь лебяжья не звучала над волной.
И не взмывали в истовом порыве руки,
Чтобы, опущенные горем,
Тут же пасть.
О Господи!
Приму за счастье
Любую муку,
Любой кинжал.
Лишь бы руки твоей
Из рук моих
Не отнимал.

Тонко
На трель телефонную
Отзывались мурашки.
Каждый
Всхлип аппарата
Отдавался в костях.
Звук
Будто на радостях
Становился громче —
Словно ему недостаточно,
Отче,
Что он изводит меня и так.
Рука,
Разом озябшая,
Снимает трубку.
– Алло, —
Говорю я в гудки.
Тишина.
Жутко.
Я кладу трубку,
Унимаю дрожь.
Этот страх
Ни на что не похож,
Но подобен всем страхам сразу.
Рождаясь,
Мы все подцепляем заразу,
И имя ей – смерть.
Моя – вежлива.
Наберёт мой номер,
Прежде чем съесть.

Короткое, мучительное похмелье,
Состоящее из губ и глаз.
Вы, становившиеся моими —
На день, на год, на час —
Где вы сейчас?
Я не помню лиц,
Но храню звуки голоса в межреберье.
Будто в клетке – множество птиц,
Поющих наперебой,
Выражающих сомнение
В самой возможности меня – без них.
Но,
Если у них есть клетка,
Значит,
У меня есть
Выход.

Вытащи из души моей все шипы —
Что останется?
Выведи боль из глаз моих,
Не меняя лица.
Сведи все шрамы, громкость крика убрав на ноль.
Что останется, —
Спрашиваю. —
Что останется,
Если из человека
Вытащить, выманить, выкроить
Всю его боль?
Ничего.
Ни-че-го не останется,
Милый мой.

У меня для тебя не осталось нежности.
В этом пепельно-сером море небрежности,
С привкусом стылой, косой неизбежности.
У меня. Для тебя. Не осталось. Нежности.

Меня терзают мои сновидения.
Надышаться не дают лёгкие.
В отражении моём – привидение,
Пальцы мои – слишком тонкие.
Глаза мои – боль и мысль,
Живей остального тела.
В словах моих мало смысла,
Но больше, чем мне хотелось.
Ночь безмолвна и беспощадна,
День сжигает остатки воли.
Слов моих, что толкуют превратно,
Хватит, чтобы наполнить море.
Но, пока моё сердце бьётся —
Пусть страдание длится вечно —
Во мне жить будет то беспечное,
Что страданию не поддаётся.

Когда кажется, что лес, в котором ты заблудился —
Это ты сам,
Когда пятый раз пробивает полночь
По тем, что внутри, часам,
Когда зеркало отражает всё, кроме тебя самого,
Помни – мы заодно.
Когда после ночи наступает вечер,
Когда страх смерти не даёт тебе быть беспечным,
Когда потерялся и не можешь себя найти,
Помни – нам с тобой по пути.
И когда жизнь совсем потеряет смысл,
Когда ржавым гвоздём в виске обернётся мысль —
Зови.
Мы с тобой заодно.
Нам с тобой по пути.
Нам пора идти.

Представь – я буду тебе сниться.
Рассказывать сказки, учить веселиться
И ждать,
Когда ученик превзойдёт учителя.
Петь, танцевать, варить глинтвейн
Из вчерашней боли
Ею можно было засеять поле —
Но мы выпили её всю до дна.
Весна
Наступит в декабре и устыдится порыва.
Но мы-то будем помнить,
Что оно было,
Знать, что в своё время повторится вновь.
Любовь
Перестанешь ждать и случишься с кем-то,
Как весна в декабре.
На Земле
Ещё не сочинили такой песни,
Что была б о тебе.
В предрассветной тьме
Я – худшая из бед,
Я – лучшее из лекарств.
Я приснюсь тебе.
Не замыкай застав.

Вся твоя жизнь – одним человеком.
Все эти «никогда» и «навеки»…
Пугающий, в общем, текст.
Здесь нельзя, как на смотре невест,
Выбрать одну.
Кем ты стал —
С тем и пойдёшь ко дну.
Вся твоя жизнь от конца и к началу —
Будто лодку из шторма
Кидает к причалу —
Где ещё ничего
Никогда
И ни с кем.
А затем —
Жизнь.

Я повторяю вновь и вновь:
И мысль о смерти горячит мне кровь.
И мысль о солнце сушит мои губы
Солёным ветром с моря.
Мой голос хрипнет в каждом споре,
Горят глаза.
Гроза, прошедшая над полем,
Велит мне жить.
И говорить о жизни вволю
И страхов не таить.
Любить.
Бросаться в волны как в объятья,
В объятья – как в волну.
Любить других…
Зовите счастье —
И я приду.