Рим Юсупов - Гений

Россию возвеличила собою.

Хрустальный звон твоих колоколов

Мир осеняет нежною любовью,

Величие и нежность всем даря,

Уверенность в сердца людей вселяя.

Века, как стражи древнего Кремля,

Друг друга чётко и легко сменяют.

За каждым веком новый век спешит

Иными днями, укрепляя веру.

А Кремль всё тот же: и в ночной тиши,

И в яркий день, и в нежный час вечерний.

Не из идей он выстроен, ему

Пороки, зло людей невыносимы.

Фундаментом, упёршись в глубину,

Он рвётся в небо башнями своими.

Не он ли, Кремль, – центр истинной Москвы,

Её неповторимая основа

И средоточие духовных сил?

Но он таит в себе и запах крови.

Вот город, где и был поэт рождён.

Москва, она дала немало миру

Бессмертных и талантливых имён.

На этот раз, предпочитая лиру,

К поэзии склоняясь, отдала

Новорождённого на милость Музе

И Александром гордо назвала

Кудрявого, смешного карапуза.

Конечно, думали отец и мать,

Что имя сами сыну подобрали.

Но нужно тайны жизни понимать —

Москва им это имя подсказала,

Чтоб в жизни мира он, на радость всем,

Смог проявить себя в делах великих.

Рос, подрастал мальчишка, между тем

Порой казался он чужим и диким.

Отец ничем не баловал его,

И мать была к нему предельно строгой.

И лишь Арина-няня за него

Переживала и молилась богу.

С Сергеем Львовичем, его отцом,

В Москве знакомство многие водили.

С самим Карамзиным он был знаком,

Которого в России все ценили.

Историк, литератор, человек,

Поведавший немало истин людям,

Наполнил он свой просвещённый век

Талантом сердца, мыслью светлой, мудрой.

Захаживал к ним Дмитриев, поэт,

А чуть поздней – юстиции министр.

Василий Львович, дядя, не секрет,

В стихах старался излагать все мысли.

Любя литературу, часто все,

В кружок собравшись, говорили долго.

Их эпиграммы, юмор, шутки, смех

Для Александра были даром бога.

Любил он слушать, как читал стихи

Василий Львович, искренне, серьёзно.

А иногда экспромтом чепухи

Смех вызывал сквозь радостные слёзы.

С младенчества любовью воспылав

К поэзии, таинственной и чудной,

Незримых Муз в свидетели призвав,

Он не спешил ещё открыться людям –

Скрывал рожденье первых чувств, страстей.

Всё больше слушал и внимал сужденьям

Известных, образованных гостей,

Рассказам и стихам прекрасным внемля.

Выслушивал их взгляды на любовь,

На жизнь и мир, то светлый, то угрюмый,

И в облаке красивых, умных слов

Таился, словно ветерок бесшумный,

Вбирая всё в сознание своё,

Что было для него весьма полезным.

И позже, погружаясь в сладкий сон,

Он их мечтами, думами их грезил.

Уже он сам читал стихи, горя

Необъяснимым, золотым сияньем,

И словно плыл… Короче говоря,

К Поэзии спешил он на свиданье.

Но он ещё в те дни был слишком мал

И не умел любить и ненавидеть,

Глазами жизни мир воспринимал,

Смотрел, запоминая всё, что видел.

Всё то, что рядом или вдалеке —

Дома, деревья, облака и птицы,

И всплески волн, играющих в реке,

И ярких зорь весёлые зарницы.

И звёзд ночных красивых яркий блеск,

И грусть луны на тусклом небосводе,

И каждый шорох, шёпот, трепет, треск

Живой, всегда таинственной природы.

И звон цветов, в чьих чашах капли рос,

Как яркие жемчужины блестели,

И шум, и гром, и буйство летних гроз,

И зимних бурь великое веселье.

И песни девушек, их хоровод,

Частушки, пляски, озорство и удаль…

Весь этот мир, в котором он живёт, —

Неповторимое земное чудо.

Когда на время вся его семья

На житиё перебралась в столицу,

Уже ногами резво семеня,

Ходил он, прыткий, беспокойный, быстрый.

Уже в те дни он непослушным был

И не желал кому-то подчиняться.

Однажды, как-то зимним днём, решил

По Петербургу мальчик прогуляться.

По-зимнему тепло одет был он,

На голове его – картуз с усами.

Вдруг у казарм солдатских вырос конь

И встал над ним, чуть не задев ногами.

И всадник, невысокий генерал,

Кричал: «Картуз!» И няня обомлела.

А Александр в картузе стоял

И гордо, и уверенно, и смело.

Тут закричали няне: «Снять картуз!»

Ждал генерал с сердитыми глазами.

Не исполнял команду карапуз.

Но сорвала картуз с мальчишки няня.

Вот так впервые встретился с царём

Поэт, по воле случая слепого,

И непокорство зародилось в нём.

Отец же после случая такого,

Напуганный, уехал вновь в Москву.

На новом месте там обосновался

И долго по ночам не мог уснуть.

Он не желал, чтоб царь о нём дознался.

Но через месяц царь вдруг был убит.

Свершилось, видно, тайное злодейство.

Всему дворянству стало легче жить.

Воспрянуло вновь Пушкиных семейство.

Спасённые судьбой от злой беды,

Вновь стали жить, дни на веселье тратя.

И чаще стал к ним в гости приходить

Василий Львович, дядя, литератор.

Порой он приходил с Карамзиным.

На ужин к Пушкиным все шли охотно.

И князь Юсупов, благоволя к ним,

Для их жилья дом выделил добротный.

Юсуповский прелестный, чудный сад,

Разбитый на манер садов французских,

Манил фонтанами. В нём статуй ряд,

Шедевром итальянского искусства,

Всех удивлял, подсказывая мысль

О светлом и божественном. Возможно,

Чужая и таинственная жизнь

Иных времён, здесь не казалась ложью.

По лестнице Версальской, вкруг пруда,

Аллеями влекомый, поднимаясь,

Шёл Александр, а в пруде вода

Светилась, синью неба отражаясь.

Покой дарили ровные луга.

Цветы и травы были людям рады.

Изысканна, задумчива, строга,

Свежа природа княжеского сада.

И зеленью, как будто не пустой,

Мог усмирить сад зной любого лета.

Пленил он Александра красотой,

Изяществом и великолепьем.

Семья Сергея Львовича росла.

Отцом троих детей он стал некстати.

И на него напала вдруг тоска —

Всё больше денег приходилось тратить.

Доход с имений был предельно мал.

Не знал он, чем его поля засеяны,

И всё своё хозяйство передал

На откуп тёще, Марье Алексеевне.

Она вела хозяйство, как могла,

И пресекала разные капризы,

И каждую копейку берегла.

Но без расходов не бывает жизни.

Когда же умер Осип, муж её,

С которым с давних лет была в разладе,

Арапа сын и сам арап, в неё

Вселилась непонятная досада.

Проснулись злость и гнев на старика,

Отнявшего и счастье, и свободу.

Простить не смела, не могла никак,

Неся свой крест отчаянно и гордо.

Имение Михайловское, в нём

Душ сорок восемь дочери досталось.

Большим, но бедным был господский дом.