Светлана Кузнецова - Толкование знаков

такая грусть – стихи о чём-нибудь,
да хоть о чём, всё лишь бы написалось.
не успевала строчку дотянуть,
как предыдущая мгновенно загибалась.
с людьми похожее. задолго до того,
как спросишь имя, рассекретишь почерк,
поставишь точку.

что тебе останется? до утра
три часа пять минут. не уснуть.
холод Урала, хаос и красота,
бегущие в институт
студенты. чувство не разогнать
«что-то произойдёт,
что-то торопится,
что-то случится,
что-то ко мне идёт».
запомни момент.
заполни момент.
прищурившись, смейся вслух.
что тебе время, если замедлить
стрелки в районе двух?
что тебе площадь? метро – накидкой,
через плечо – вагон.
я наполняюсь неясной силой,
хаосом и теплом.
копится холод Урала с лета —
так здесь заведено.
я остаюсь после сна согрета
и с этим живу теплом.
я от избытка его позволяю
в нежности быть грубей.
я узелками в рукав вшиваю
упущенных журавлей.
утро всегда отдаётся дрожью
в лёгких – сейчас взлечу.
сотни смятений, тоску о прошлом
я в тебе излечу.
колкой травой обниму колени,
липовый сдую цвет.
только бы в добрые перемены
мой превращался свет.

небо цедит тепло весеннее.
заполняет зальделый город.
чуть обманчиво, проникновеннее
сквозняки приоткрытых комнат
раздувают пыльцу волнения.
беспричинно легко и пылко
обнажается восхищение,
осознав все свои ошибки.
прогремит, опрокинув ящики,
неожиданное принятие:
все возможности настоящего
превращаются в невозвратное.

рябиново-кленовые огни
шуршат в ногах до горла лёгким жжением.
я не способна ревновать тебя к другим,
пока так сильно влюблена в скольжение
оконных рам и кладку кирпичей,
в карманы улиц, где крапивный воздух
не поддаётся весу этажей,
а поднимает осень в невесомость.

я тру глаза, уставившись в фасад
любого дома, распадаясь в камни.
переизбыток чувства оправдать
возможно, укрываясь тенью зданий.

когда настанет время встречных слов
в пока неведомом нам сложном разговоре,
то по дороге от купеческих домов
ты можешь выбрать тот, что впору ссоре,
чтобы под ним ладонью разрезать
для убедительности воздух переспелый.
оставь себе возможность уезжать
в обмен на неизменность откровений.

втоптав ногами яблоки в асфальт,
раскидывая листья сапогами,
мы прекратим пространство разделять,
замкнув его усталыми руками.

запомни: я у Царского моста
тебя дождусь, к Исети всех ревнуя
и впрок наревновавшая тебя.
твой друг.
целую.

на горизонте яблоки в листве.
по вертикали запах переспелый.
куда ни глянь – растоптаны в траве
и по асфальту жёлтенькие сферы.
безжалостнее к телу поворот
становится от пасмурных мотивов:
за угол, дерево, левее и вперёд,
пока не попадаешь под пунктиры
с утра подозреваемых дождей.
так, одомашнив признаки тревоги,
бери за факт призвание ключей
звенеть металлом строгим и холодным
из тишины квартиры до двора.
пока звенит – не вспоминай о грустном,
шкаф подопри тетрадями, себя —
хотя бы вполовину живым чувством.

здесь холодно. и, что ни говори,
слова застрянут меж дверей вагона
трамвайного, метро или перрона,
лови ладонями их или не лови.

на птичьем языке здесь нет речей.
запрыгивая в глубину трамвая,
заледенелых лиц не замечая,
из репродуктора скрипит: «на Семь Ключей».

трясёт вагон суставы, но трещит
не в костной ткани тела-монорельса.
здесь холодно, и чтобы нам согреться,
ты представляешь, как вагон горит.

и вместе с ним объёмное нигде —
смиреннее, чем смерть седой старухи.
мы прячем по карманам соль и руки,
как дань какой-то древней ворожбе.

сменил маршрут. но воет лишь сильней
бродячая январская собака,
вгрызаясь в звук уральского набата
и скрежет зимних гробовых петель.

закипает на солнце Исеть.
мы с тобой огибаем берег.
снег зелёные крыши белит,
а в руках начинает гореть.

сохранила на память цвета
поролоновых дней апреля.
на ладони тесьма суеверий —
обжигают её края.

*

я читаю по медным губам
и краду с колоколен блики.
май скрипит на бетонных плитах,
и отнюдь не от нежности к нам.

широко открывая глаза,
я моргаю – хрустят ресницы —
в невозможной попытке вместиться
в нечто большее, кроме себя.

разломы на мартовском льду:
дотронешься – ледокол.
на панцире хрупкой души
трещины ни одной.
всё потому, что след
ударов хранить нельзя,
иначе касания хватит,
чтобы разбить тебя.

время, столкнувшись с памятью, застывает
в общем пространстве. на ночь ложится сеткой
йодной на кожу. кажется, что врастает
внутрь колючей вечнозелёной веткой.

чувство избытка хрупкости незнакомо
было, пока не тронуло контур трещин.
наше присутствие рядом квадратной формы —
больно врезаюсь в угол случайной встречи.

мы умещаемся в этот квадрат, как рыбы.
им под водой не страшен уральский холод.
я размещаю память в углы квартиры,
чтобы она вместилась в замёрзший город.

город за мной движения повторяет,
воздух и ткань сжимая вокруг запястья
с силой такой, что блюдца небес ломает.
я говорю: «на счастье».

слышно, как снег по ногам распускает искры.
кажется, стукнешь по льду и тебе ответят.
так и случается: молча скребутся мысли
сонными рыбами вдоль берегов Исети.

ты не проспал. город тебе навстречу
контурной картой, разрезами золотыми.
я на носочках ростом ему по плечи,
плотно сжимаю воздух – медовый, дымный.