Тимофей Сергейцев - Ковёр

У каждого из нас свой социальный, временной, профессиональный, географический, этический и прочая, и прочая статус. Наша память обременена опытом, воспитанием, профессиональными знаниями, любимыми и нелюбимыми книгами и фильмами, и множеством всего такого, что и не перечислить. И чтобы, не ломая ног, ходить по этой пересечённой местности, наш бедный мозг протаптывает в ней тропинки связанных между собой пространств, времён и их признаков. Это значит, что в Сахаре не бывает снежных заносов, а плывя на лодке, не собирают одуванчиков. Иначе говоря, жизнь, подобно Станиславскому, предлагает каждому из нас существовать так, как актёр исполняет роль, – то есть, в заданных обстоятельствах. Но ведь как дышим, так и пишем! А Сергейцев вдруг захотел другого – и потому прикованный скелет в его стихах соседствует с НЛО, а рядом нимфы и фавны вовсю крутят любовь. А вам, уважаемые читатели, никогда не хотелось пожить в таком невозможном мире? Мне – хотелось! И вот самым неожиданным образом я теперь могу попробовать, какова она – эта свободная от всех оков поэтическая реальность…

Да, свободная – но вовсе не оторванная от литературных традиций, от национальных корней, а главное – от действительности. Трудно не увидеть, как поэт Тимофей Сергейцев этой метафорической образностью своих стихов, этим множеством художественных тропов, деталей и аллюзий привязан к России. И при всём буйстве фантазии его поэзия – когда дело касается знаковых величин – остаётся верной историческим вехам и идеалам.

Не случайно в сборнике оказались рядом два стихотворения, посвящённые Петербургу и Москве – этим священным коровам русской литературы. Собственно говоря, узнаваемые детали и названия, связанные с великими русскими столицами, так или иначе возникали во многих текстах Сергейцева, но именно «Город» и «Восемь, Москва, снег» мне показались особенно интересными для демонстрации того, как различно они «сделаны».

Если суммировать всё, что прочитано мной в русской поэтической классике о Петербурге – от Державина и Пушкина до Блока и Мандельштама, – то из огромного многообразия тем, стилей, интонаций и исторических реалий возникнет образ неумолимого и несокрушимого величия, вознесшегося во славу России и во имя будущего отрицающего её прошлое.

Мне не хочется утомлять читателя прозаическими переложениями того, каким явился Сергейцеву Петербург. Я лучше просто приведу пару строф из стихотворения «Город»:

Думаю, читатель даже в этих двух строфах, произвольно выхваченных мной из достаточно большого поэтического текста, ощутит амбивалентную суть этого города – одновременно возвышающего и топчущего своих адептов, вместе страшного и гордого, внушающего страх и любовь. Весь строй этих стихов наполнен высокой символикой там, где речь идёт собственно о Петербурге, зато уничижителен и ироничен по отношению к его западным соседям-соперникам. Даже историческая амбивалентность Петербурга – «Никогда не иметь, но безумно желать конституций!» – внушает мистический страх. И рокочущая музыка пятистопного анапеста ещё долго не отпустит вас, когда вы перевернёте страницу…

А теперь о Москве – в стихотворении небольшом и, в отличие от предыдущего, вовсе не насыщенном символами и аллюзиями, но забористом и немного ехидном, как зазывный стишок лихого коробейника:

Это – Москва. Здесь не фронт многовековой войны за славу и европейское величие, а место жизни, работы, хлопотной каждодневности. Здесь не произносятся вещие пророчества и даже стихи пишутся «втихаря» – но пишутся они Иваном Великим, и упомянутый всего в двух строках Кремль хранит свою белоснежную русско-итальянскую родословную. И даже будто вскользь мелькнувшие печенеги тоже вовсе не случайны, как не случаен и шаман, пытавшийся украсть солнце у древнего стольного града. И пусть читатель ещё раз удивится тому, с какой великолепной небрежностью автор этих стихов сопрягает быт с небесами, ландшафт с историей, непогоду с архитектурой. Позволю себе рискованное и трудно доказуемое утверждение, что подобная тематическая полифония, амбивалентность в сопряжении и единстве разнородных сущностей и состояний, органичность и единство парадоксов и полярностей – это качества уже не столько поэзии, сколько личностной специфики, которая во всём мире с разной коннотацией – от почтения и опаски до недоумения и иронии – именуется загадочной русской душой.

Мне было непросто осознать и сформулировать для себя этот тезис – о «русскости» поэзии Тимофея Сергейцева, – но именно он многое прояснил. И то, что прежде смутно ощущалось, теперь стало ясным продолжением великих державинских строк:

Особенности поэтики Сергейцева стали для меня примером и доказательства того, что стихия народности способна принять характер индивидуального творческого стиля. И когда я попытался найти этой поэтике аналогию в известной мне классике, то поразился, почувствовав её в стихах…Иосифа Бродского!

Конечно, мне не поверят. Конечно, мне скажут, что я высасываю аналогию из пальца и выдаю что-то за что-то… Что ж, я к этому готов, поскольку и сам себе не верил, пока не нашёл для своих ощущений достаточно ясные доказательства. Вот одна цитата:

А вот вторая:

Читать дальше