Юлия Юмакс - Первая весна

И терновые – больше не ранят святых голов.

На Голгофе давно нет крестов: объективы праздных

И паломников веры, которым она – как соль.

С миротворческой миссией гибнут богообразно

И в числе ветеранов проходят в раю контроль.

В барокамере спит недоношенная малютка.

Я – не в силах стерпеть, чтобы только скорей возмочь,

Уплотнив кислород, разгоняя его по трубкам,

Белой лилией встретить рожденную Анной дочь.

Я был распят

Я был распят. Сегодня я воскрес.

Но боль моя уменьшилась едва ли.

Вы, равно как и я, несли свой крест.

И, как и я, до срока умирали.

Растлили землю войны, и содом,

И ненависть в сердцах к чужим и близким.

Чем брат был одержим, куда ведом,

Раз судьбы взмыли в небо обелиском?

Кто всходы вечной жизни истреблял

И идеалы возводил до веры?

Молчит, похолодев, мемориал

Героям чьих-то воли и химеры.

Секреты павших – доблестно хранят

Бескрайние поля, резные горы.

Я ныне пахарь. Вот моя стерня

И светлый плуг мой – на работу скорый.

Не для того сегодня я воскрес,

Чтоб снова на Голгофе быть распятым.

Но, как и прежде, я иду вразрез

Со всем, что губит дух и тело брата.

И днесь я сплю

Сплетают руки вечность и конечность,

И берега вздыхают о воде.

И днесь я сплю: глубо́ко, бессердечно.

А рядом Он – похожий на людей.

Темно, как в склепе, ничего не вижу,

Ни молока, ни хлеба не прошу.

В шкафах желтеют кружевные брызжи.

Тускнеет непроложенный маршрут.

Вздыхает неродившийся ребенок,

Сиротство осознавший до поры.

Мироточи́т газета, как икона,

Где некролог, зачитанный навзрыд.

Парит орёл над полем бледно-серым,

И крылья бьют высокие ветра.

А рядом Он – незримый – шепчет: веруй…

И отворяет присные врата.

Земля

Есть чувство без начала и конца

И мир – не содрогнувшийся от боли.

Есть утешенье Вышняго Творца

И храм, что непреложен и намолен.

Но это всё, увы, не для тебя,

Нечаянно оброненный на Землю,

Где ссорятся, болеют и скорбят…

И божьей жизни всуе не приемлют.

О скромная, простая пастораль,

Увядшая и канувшая в Лету…

Порой Господь садится за рояль,

Наигрывая музыку планеты.

Всего семь нот… и отдаленных дней…

Звучащих несказанно по-другому.

Бог создавал образчик и музей,

А вышло то, что называют домом.

Эго

Когда омертвела душа в закромах груди,

Ты жаждешь лелеять своё, как чужое, тело,

Изнеженной плоти любовник и господин

С заласканной шкурой, изнанкой окаменелой.

Течение времени, словно плохой партнёр,

Ложится всегда неудобно и расторопно

И смачно плюёт, усмехаясь, что ты – позёр —

Находишь в эротике больше, чем в грубом порно.

Шагреневой кожей морщит безысходность дней.

Сочится бездушность отравой безликой скуки.

И то, что когда-то цвело, поедает змей,

Который в раю проповедовал близоруким.

Кричи не кричи в отвратительное нутро,

Под яблочным уксусом скрытое жирной негой, —

Душа человека – заглоченное ядро

Раскормленным всеми грехами, незрячим эго.

Я не исчезну

Не исчезай. Дай мне свою ладонь.

Я не исчезну. Кто я без тебя? —

Лишь смертная, чей век до боли краток,

бессмыслицей и пустотой объят,

без таинства любви, её загадок.

Исчезнуть? Как могу я? Жизнь моя

с твоей переплелась, соединилась

в тот миг, когда, представ у алтаря,

наполнил сердце благозвучный клирос.

Я не исчезну. Грех давно прощён.

И побелели шрамы искупленья.

Нет больше третьих. Нет чужих имен.

Есть только мы и наше возрожденье.

Я не исчезну – словно сон, мираж.

Ведь твой двойник не создан этим миром.

Дрожит в причёске нежный флердоранж [4] Флердоранж применяют в свадебном уборе невесты.

от губ твоих и сладкого эфира.

Моя ладонь – она твоя теперь.

Отныне ты один мне предназначен.

Я не исчезну. Не страшись потерь.

Последняя любовь – в ней все иначе.

Хулиган

Дождик мокрыми метлами чистит

Ивняковый помет по лугам.

Плюйся, ветер, охапками листьев,

Я такой же, как ты, хулиган.

Молодой хулиган и повеса

С неразгаданной русской душой

И глазами как ширь небесная,

Словно дождь, над Россией прошёл.

Дерзновенно, напористо, звонко

Лился песней в родной стороне

И, срывая рязанскую глотку,

На чужбине скандально гремел.

Никогда покорным послушником

И смиренником не был он,

Сладкозвучную лиру, как Пушкин,

Ласкавший хмельным пером.

Обращая в весёлый угар

Боль предчувствий и стоны тальянки,

Калечили гибельный дар

Казематы сырой Лубянки.

Но горел он среди светил

Только ярче от свежих ран,

В миллионы отмеренных сил,

Расплёскивая талан [5] Талан – судьба, удача. .

Гнулся клён, и плевался листвой,

И стучался к нему в окно,

Заявляя свое родство

С деревенской лихой шпаной.

Колосилась на поле рожь,

Золотила пшеница край. —

И казалось, что не умрёшь…

И казалось, что вот он – рай.

Но увял до поры лепесток,

И шафрановый цвет облетел.

Оттого пробежал холодок,

Завыла, как мать, метель…

Обнимая в слезах россиян,

Разметалась по небу синь.

Был поэт на Земле… хулиган…

Ты прости его, Боже. Аминь.

Гений

О, сколько раз я с упоеньем,

Как гений чистой красоты,

Читала вслух стихотворенье,

Что написал когда-то ты.

Мне вспоминался шумный Питер,

Рука в перчатке и платок,

Соединивший пару литер

В непревзойденный завиток.

Мгновенье чудное искрилось,

Переливалось на свету,

Как небом посланная милость

На Поцелуевом мосту.

В груди пульсировала вечность.

Душа не знала больших мук,

Чем точность рифм и безупречность

Твоих бесчисленных подруг.

Но я гнала свои сомненья,

Как гений чистой красоты,

Как ключ любви и вдохновенья

Недостижимой высоты.

Изящной талией в корсете

Благословляя весь Парнас,

Я пробуждала жизнь в поэте…

И ты писал – как бог, как А.С.

Мне нравится, что Вы больны не мной…

Вам нравится, что Вы больны не мной,

Вам нравится, что болен я не Вами,

Что никогда нахлынувший прибой

Не обернётся горькими слезами.

Вам нравится, что чувственной весной

Я не являюсь заполночь с цветами,

Шампанским и улыбкой наносной

И не играю Вашими мечтами.

Вам нравится ещё, что я при Вас

Другую обнимаю безмятежно,

Не выдавая за прищуром глаз

Всё то, что жаждет выйти за рубеж, но

Не высказано сердцем в этот час,

Охваченный томлением безбрежным,

Когда готовы пасть тафта и газ,