Эдуард Коридоров - Терпение. Книга стихов

И за сумраком, за снегом,
Только веточку задень,
Город-призрак встанет следом
И зацепится за тень.

Что Москва не оставляет —
Всё рассыплется спроста.
А вокруг то умирает,
То рождается звезда.

Город, я тебя люблю,
Даже выселки.
Нет местечка здесь репью
Или васильку.

Твой орущий общепит
Пляшет животом.
Нет местечка щебету
Или шёпоту.

Места нет дровяникам,
Добрым старикам,
Русским баням, веникам,
Старым дворикам…

Город, ни обид, ни зла
Не держа, люблю
Вой сирен, базар вокзалов,
Рельсов жалобы.

Надо мною – рыжий смог,
Подо мной – асфальт.
Скрежеща, прошиб висок
Ржавый самосвал.

Свалки язвами горят,
Рынки – в поллица.
Автотромбами гудят
Мои улицы.

Город-молох, город-ад,
Город-скорпион,
Я твой клон, твой младший брат,
Твоя копия.

Все люблю – твой криминал,
Твой трамвайный бред.
Ты один внутри меня,
Мне местечка нет.

Двор мой, горький забулдыга,
вечно травит табачок,
Вечно вместо смысла жизни он находит
чем напиться.
Стать мечтал он космонавтом или, может, трубачом,
Но живёт во сне причудливом,
всё спит и не проспится.

Он живёт во сне прилипчивом,
где солнце режет глаз,
Где попойками-помойками все души изувечены.
Подхожу к нему и думаю: вот я живу сейчас,
А он вовсе неживой, зато он будет вечно.

Был он, есть он, и сто тысяч лет таким же будет он.
Здесь влюблённые стареют, пропадают почтальоны.
Нас пугают: всем воздаст по их делам Армагеддон,
Но качелька эта ржавая страшней Армагеддона.

Когда мы замолчим,
заговорят
Цветы, деревья, бабочки, травинки,
Тихонечко протопают тропинки
Прочь со двора,
куда глаза глядят.

Когда мы замолчим,
очнётся дом,
Начнёт на все лады скрипеть и щёлкать,
Сам за собой подсматривая в щёлки,
Вздыхая ночью, отдыхая днём.

И, накренясь, пройдет тяжелый шмель
Над ноготками, как бомбардировщик,
И гул его за ним помчится к роще,
И вдаль, и вдаль,
за тридевять земель.

Тугие стебли, серые плетни —
Им хорошо без нашей болтовни.
Мы чушь плетём, как инопланетяне,
Припарковавшись шумно за плетнями.

Когда мы замолчим,
когда уйдём,
Когда отчалит лайнер межпланетный,
Траве шепнет огарок сигаретный:
«Спаси меня!» – на языке чужом.

У места хлебного – помойки —
Вороны ходят величаво.
Смиренно слушают опойки
Их суд картавый.

Зима седые постирушки
Балконам грузит на закорки,
И солнце катит простодушно
С дворовой горки.

К слепым шестнадцатиэтажкам
Следы гуськом уходят греться,
И ветер тычется мордашкой
Поближе к сердцу.

А снег идёт. И снега больше,
Чем тёмных вод в пучине Понта.
Автобус топчется, как лошадь,
У горизонта.

А здесь, кося умно и робко
На землю, плоскую, как миска,
Вороны роются в коробках.
Весна неблизко.

Луна дымится. У собаки
В глазах – ночные холода.
От запорошенной сарайки
Лежит тропинка в никуда.

Душа щетинится от ветра,
И видно богу одному,
Как свет слетает с тонких веток
И опускается во тьму.

Когда от мороза заходится сердце,
как будто от спирта,
Трамвайному позднему путнику
не думается и не спится.
Зима, ледяная птица, на окна трамвая роняет
белые перья,
И путник на стёкла белым дыханием дышит,
исполнен терпенья.
Так терпеливо колёса тяжёлые трутся,
так трудно рельсам,
Мир утекает враскачку в пустые глаза,
чтоб забыться и отогреться.
Что там творится вокруг? Ничего не творится,
и незачем рваться из плена,
Пар превращается в иней, исполнен терпенья.
Трезвый корабль,
и куда ж волокут тебя белые ветры?
Твои пассажиры