Никита Новотоцкий - Влюблё, или Как я себя выблевал

Волкодав, который надо мной стоит,
Ненавидит суетную жизнь:
Ненавидит праздники, собранья,
Бесконечные скопления людей.
Волкодав не любит связи,
Любит лишь волков моих давить.
Он мне слово
Родному
Сказать не даст,
Не позволит сорваться с места,
Убежать от его оков.
Он лишь грустно мне улыбается,
Когда снег
Отголоском памяти
Мягко ложится
На наши черные лица.
Волкодав
Мне клыками понравился,
Что блестят
Из-за
Угольных
Губ.
Кстати, вот ещё, что не сказано:
Волкодав- гильотина моих внутренних пастбищ,
Что когда-то
Были
Мною
Разрушены.

Я впервые увидел
эти глаза
(полные, красные)
в зеркале.
Я впервые
увидел боль,
что сочится,
как бы,
не к месту.

Сам себе
затянул
узелок на шее.
Сам петлю
обвернул
покрепче.

Я не к месту красив,
Не к месту расшатан.

Я сегодня
впервые
коснулся
раскаяния.

Я сегодня
впервые
разглядел
этот
странный,
манящий
взгляд,
что лукаво просит о помощи.

И я умер,
и взгляд мой —
погиб.

Не люди.
Антропоморфные звери
давно уже здесь живут.

Плыть, лелея восторги души,
обнимая трущобы волн.

И куда еще втаскивать порох,
на какие такие
палубы?

Трубка вычертит круг,
узлом дым затянется.
Ну какой ты мне друг,
разве думал спасти от виселиц?

И табак, и бумага. Подарок!

Сжатые губы. Полоска времени.
Я глядел, как стекала кровь.
– Вы разлюбите?
– Кремень.

И мечтами, как хворью, покрывался, стыдея.

Не оттуда,
нет, нет.
Мне утробой служили книги,
и я сам
использовал
кесарево.

Шу! Снег скрипучий. Румянец щек.
Вы больны?
– Я полынью страдаю, который год.

Как же ярко взлетает птица,
как высок ее перьев строй.
Вам, случайно, не в древний
Рим?
– Нет, мне на дальний восток.

Переплеты, страницы, голых слов
ненужный интим.
Расчертите по телу пальцем
ваш любимый поэтов очерк.

Остановка. Полный автобус.

И я чувствую
поцелуев море. И Иуда – внимательно смотрит.

Смерть не хочется. Хочется —
спать. Я надеюсь мы в этом похожи.

Остановка. Вот и выгорел
мой
сентябрь. Вот и высох
июньский
ветер. Как закончите —
кликните?
Шу! Снег растаял
и
растаял от ваших
рук.

Рыбой, через тонны вод, сквозь себя пропуская давление, до Атлантиды.
Там, может, увижу, как рождается новый Христос. Как руку поднимает, ладонь показывает.
Последний народ, слово свое до сих пор не молвивший, грудины свои распахнет, ребрами откроется.
И меня, как рыбу, к столу поднесут. Дадут, уже подросшему, освежевать и выкормиться. Пусть.
И так быть могло бы, если еще не было. Благо весь я, родившийся, ленью обвит и даже рыбой стать – лень мне.

Тона желтых красок, черные тени. Чайничек, одетый во мрак.
Не раздеться святому, перед грешным художником.

На постели, овалом форму приняв, натурщик лежал, разглядывал тонкие пальцы.
И тона утопали в содоме.

Размытые контуры, пряные краски, гнетущий зигзаг светотени.
И этюд, поедающий холст, – окровавился в бликах предметов:
чашечек, чайничков, кувшинов, полотен и фруктов.

Наши тени громадами на фасадах домов.

Учителю, когда стихи принес, трясся, как сволочь.

Поминутно отказы шьются на кожу,
Императорами
Заполнен пылающий сток головной.

Всё это глупость, разрывный хохот. Нет от причинности до события других проходов, кроме как: смерть.

Панцири, тромбы легких, пули, каскады волн. Поминутно растроган.
Ветки верб, эскизы мадонн, волшебные палочки. Гейзеры!
Или птицы теперь так проворны, что оккупирован воздух, даже взгляду ничтожная малость открыта.
Попросту – их новая
Прерогатива.

Не знаю.

Компасы, фишки, шоты и стрелки (чулок), мраморный взгляд, лазуритовый холм. Зигзаги снежинок,
Крючки на шарфах, седеющий Будда. Билборды, чернеющий труп, нефтяное пятно.

В космосе, верю, пройдем босиком. Чутки, как открытая рана.
Там же и станемся, назовемся
Царапиной.
Или вовсе – уйдем на
Покой.

Музыкальная пауза. Между мной
И пониманием естества.

Обряды, синонимы, рыба.
Аллергия на символ Христа.

Проматывание, содержание, смысл,
Мелодия, дождь и танец.

Канарейку
Не слышал. Слышал гул от себя.

Извилистые вены. Под землей.
Глаз. Вышка.
Губы. Люди.
Отрочество. Жалость.

Окутан в метель, за ребра схватил,
Идет, предлагая метель народу,
(выметен каждый овал на теле,
метелью выбелен овал от тени), —
Пророк.

Предложен эфир, природа – карета.
Кони – одеты в земные законы.

Только сидит он на троне теперь,
Забыв про метель за стеной.

И чудо. Голос сквозь горло лоснится,
Пытается выбить заснеженный рвотный ком.

И голос метелью, синонимом, рыбой
Стучится в твой дом;

И грязные стены, окна, полы
Всем телом тянулись к нему.

Но антоним природный
Аллергик пророку
И дом твой – пустынный чехол.

Окружающее ждать не будет. Ты разденешься до костей,
круговорот обрадуется еще одному витку. Сирень или
подсолнух – что предпочитаешь посмертному венку?
Никому и ничто не нужно, смысл обречен на выкидыш.
Учить поведение или вытаскивать дрожащей рукой еще одну
карту; и телу уже плевать на мороз. А от мороза дождь
обращается в пепел, кому угодно – снег. Насильственно заставлять
себя ждать еще один день. А потом ждать весну; еще год —
новый виток, спираль заостряется, одномерность нисходит
на куб, к фракталам взывает, думая, будто
бесконечность – финальный уровень; или подобность смерти.