Евгений Кузнецов - Стихи о горах

Уходим дальше от уступок,

от суеты и похвальбы.

Уходим вверх, как по уступам

своей души, своей судьбы.

Все тверже снег, туманы реже

и звонче лед.

И, кто не ведал счастья прежде –

он здесь найдет.

Г. Андрееву

Помнишь гребень – линию битвы?

Век прожить – забыть не суметь!

То не гребень – лезвие бритвы:

cлева – гибель, а справа – смерть.

Кто лавины в горах свергает?

Вон летит! А гремит! Гляди!

Кромка – золотом как сверкает!

Сердце – соколом из груди!

Этот склон – парабола в пропасть.

Этот подлый предаст карниз:

только шаг – и разовый пропуск

в память, в песню о друге, вниз.

По карнизу в облаке – бесы.

С ними только, чудак, свяжись…

Из объятий заржавшей бездны

еле-еле втащили в жизнь.

Не срывайся, идя по гребню

этой жизни! И не криви!

Другу, матери, камню-кремню –

о высокой своей любви.

Как огромен, как холоден камень,

неподвластная мысли скала.

Эта гладкая твердь под руками,

словно мертвого черта скула.

Что так облако долго не тает,

не напрасно ли крючья забил?

А семья твоя как обитает?

Не забыл? Ничего не забыл!

Как же вылезешь из-под карниза?

Твой рюкзак не лежит на спине.

Вот свобода твоя и харизма!

Ты, как муха на гладкой стене.

Здесь – нельзя, и сюда – не соваться,

только вверх, только прямо тебе,

не пойти на соблазн, не сорваться,

будет жирно коварной судьбе.

У порога, у чертова рога,

ты со смертью один на один.

Ну, немного еще! Ну, немного!

Крюк последний! Еще карабин!

Всё! Прошел! Ты прошел этот камень!

За победу, за волю держись!

Вон долина твоя под ногами,

там, где жизнь.

Но и здесь тоже жизнь.

ПОЕДИНОК

Все было странно. И под вечер

какой-то страх в душе возник.

Из подземелья вылез ветер,

и тень упала на ледник.

Как будто памятники, пики

в потоке вечности летят.

Иконы – каменные лики

с обледенелых скал глядят.

Кругом недобрые приметы,

но ты выигрываешь бой!

Еще уходят кверху метры,

не покоренные тобой,

но с каждым мигом цель все ближе…

Вершин разорвано кольцо!

И укрощенный ветер лижет

твое горящее лицо.

ТРИ КРЮКА

Скала пошатнулась, и небо качнулось,

и выступ шершаво поехал из рук.

И сердце пропало и снова очнулось,

веревка рванула, и вылетел крюк.

И сразу зубастая пасть ледопада

скривилась, скрутилась, полезла наверх.

Я все это видел и медленно падал,

внимая безумию временных вех.

Крюк средний – как перышко! Явное сникло.

И лишь горьковато-багровый туман,

да мамы лицо на мгновенье возникло,

и тьма отомкнула тугие тома.

Крюк третий – наверно подарен судьбою,

видать, ты вбивал его, крепко любя.

И первое, что увидал над собою –

безумно кричали глаза у тебя.

Белая гор громада

смотрела на левый фланг.

В строю замерла команда,

когда поднимали флаг.

Был он обычный, красный.

Шли от него наверх.

Шел капитан наш классный –

первым, без всяких вех.

Крюк не один забили,

сложили на память тур

и как-то совсем забыли,

как мы ушли на штурм.

Риск – это наше дело,

с ним – на любой карниз.

И красная капля рдела,

когда мы спускались вниз.

Тихо в мире. Но нет ребят.

Где-то вверху они.

Только скалы кругом рябят

да ледники одни.

Ждем ракету. Закат остыл.

Слезла в ущелье тень.

Если белая – значит, был

просто тяжелый день.

Если красная – SOS-сигнал,

значит, беда близка.

Может, прыгнул на них обвал

барсом с отвесных скал.

Может, вылетел скальный крюк,

и оборвался шаг.

Горы молча замкнули круг,

ветер полощет флаг.

Прочь дурные сомненья, прочь!

Не подходи, беда!

Белым светом прорезав ночь,

сверху летит звезда.

В снежной буре закат потух,

ветер гудит: «Вернись!»

В скалах мечется горный дух,

камни швыряет вниз.

Склон все круче, и реже шаг,

хлещет в лицо крупа.

Словно память, тяжел рюкзак,

память, как склон, крута.

Что же я натворил внизу?

Не разберусь вовек.

Полегчай же, душа! Несу,

к Богу несу наверх.

Может, там все пойму я вдруг,

все оценю вдвойне.

Небо, ласковый, синий друг,

ляжет на плечи мне.

Этот гребень и неба флаг –

смерть придет – не забыть!

Я хотел умирать бы так –

как на вершине быть!

Казалось: рукой до вершины подать,

но день истекал до контрольного срока,

и было спускаться до боли жестоко,

как будто большую победу отдать

и наши усилья, как крючья списать.

Но мы никогда не нашли бы прощенья

за то, что в назначенный час возвращенья

рванулись бы нас, невредимых, спасать

товарищи наши, напрасно рискуя,

когда бы, ракетой тревогу рисуя,

они пробивались сквозь тьму и туман,

и все это было бы, словно обман…

Спускаться, забыть о вершине скорей,

пусть петли на скалах – сраженья приметы,

другим, кто удачливей, наши приветы,

спускаться на стропах из воли своей

и книзу пронзить облака на весу…

А сердце по-прежнему кверху молило,

и лезвие гребня вершиной манило,

и люди с победою ждали внизу.

Палатка, словно маленький наш домик,

и примус есть, и можно сделать чай.

Но вот все кончилось, остался только допинг,

и капитан мне тихо: «Выручай!».

А надо было сверху снять веревку,

что в эту ночь осталась на стене.

Таблетку дал и нижнюю страховку,

скорее для блезира, сделал мне.

И я полез, но что-то еле-еле,

качались, помню, скалы предо мной…

А снизу на меня друзья глядели,

и это был сильнейший допинг мой.

Заклинилась в щели моя веревка,

не дергалась, и пульс ее пропал,

и не спасла бы верхняя страховка,

когда бы я, не видимый, упал.

И вот один с холодною стеною,

рассчитывать лишь только на себя.

И как судьба решит теперь со мною?

Неужто здесь, безликая судьба?

И я возненавидел и собрался,

наскреб внутри стальное кое-что

и за зацепки крохотные брался,

к щели поднялся, чтобы жить еще.

За две зацепочки – руками,

едва-едва. И как во сне:

перед лицом холодный камень

и снег, вселенский, вечный снег.

И первой молнии сиянье –

огромным розовым цветком,

вблизи меня, без расстоянья,

и гром, крушенье мира, гром.

И надо выбросить железо,

иначе молния в него,

но как же я тогда полезу?

Без крючьев – как без ничего.

Пришло решение подспудно: