Татьяна Чеснокова - Друзьям

за теплым теченьем за теплым теченьем

где памяти вашей деревья шумят

какой я останусь каков мой наряд

березой ли белой иль кленом усталым

а может быть елью зеленою стану

а может быть ивой согнусь у дороги

а может сосною сосной недотрогой

какой я останусь? да в этом ли дело

лишь вы бы зимою холодной и белой

огонь разводя мою ветку сломили

Он по пляжу идет, наступая босыми ногами

На оставленный мусор уехавших пьяных гуляк.

Он стремителен так, как срываются звезды ночами.

В этом городе помнит всех женщин, собак и бродяг.

Отпускает стихи, словно птиц, раскрывая ладони.

И они опускаются светлым спокойным дождем,

Если больно тебе, он стихами тебя успокоит,

Он возьмет твою боль, и легко ты забудешь о нем.

А когда отзвенит этот дождь золотыми стаккато,

И когда горизонт скроет голос его и стихи,

Ты монетку достав, бросишь в море, как в детстве когда-то,

Чтоб вернуться к нему, когда будут молитвы тихи.

Жил-был художник. Он рисовал картины. Жила-была женщина. Она любила художника. Их домик стоял на берегу реки с чистой прозрачной водой. С восходом солнца художник брал краски и рисовал все, что видел вокруг. Реку, деревья. Так проходил день.

Но однажды он посмотрел на свои картины и воскликнул: Я даром потратил столько времени. Я искал красоту, но ни на одной из моих картин ее нет. Он порвал картины, забыл краски и ушел из домика.

Прошли годы. Художник бродил по земле, но все что он рисовал было им в конце концов порвано. Однажды он вернулся в домик, который стоял на берегу реки с чистой прозрачной водой. Он открыл дверь и увидел то, что искал всю свою жизнь: на стенах висели картины, на которых была настоящая красота. Кто это рисовал? – спросил художник.

Это рисовала я, – сказала женщина. Кто на этих картинах? – спросил художник. На этих картинах ты, -сказала женщина. Но я ведь

таким никогда не был, – сказал художник. Таким я тебя знала, – ответила женщина.

И за что мне Господи дано

На мое сожженное крыло

На мою пропавшую судьбу

Увидать упавшую звезду

Я глазами выпью вас до дна

Я запомню всю вас до небес

Я коленями прижмусь к земле

Только б след ваш в небе не исчез

И за что мне Господи дано

На мое сожженное крыло

На мои ослепшие глаза

Чистоты невиданной слеза

Вот здесь под Москвой так легко и беспечно

Согреты мы были нездешнею речью,

Дубовым туманом, сосновой полынью

И соком прозрачным березовых вымя.

Когда мы проснулись, сбежавшее солнце

Едва задевало реки колокольца,

А наши глаза ничего не меняли,

И, за руки взявшись, мы жизнь обнимали.

Однажды бывает, что двое не помнят

Ни племя, ни имя, ни улиц, ни комнат,

Откуда пришли и в какое столетье,

И свернуты смыслы веков в междометья.

Мы были до птиц, что всегда улетают.

Мы были до снега, который не тает.

Мы были, когда уже не было мира,

И не было нас. Но мы были у мира,

У мира вначале, и с нас начиналось

Всё то, что в тебя и в меня превращалось,

В слова воплощалось, в века возвращалось,

Любовью звалось и землею вращалось.

Нас в разных столетьях с тобой повенчали,

На ветках разлук: не в конце, не в начале,

А в той середине, что веком зовётся,

И вечностью длится, и холодом вьётся…

Тебя уносила пролётка навеки.

Меня самолёт, закрывающий веки.

Мы оба исчезли в одном расстояньи

Вот здесь под Москвой, я не помню названья…

Но выли сирены и холод кромешный…

Ты падал на снег, но не помнишь, конечно.

И что там осталось от этого тела?

С такой высоты – да на снег белый. Белый

Твой ангел явился как будто в начале,

И в той тишине только люди кричали,

Что вот катастрофа и смерть, и паденье…

Но было в тот день на земле воскресенье.

Любимый, не надо искать оправданий

Ни золоту счастья, ни свету свиданий,

Как коротко лето, как жизнь быстротечна…

Вот здесь, под Москвой… так легко и беспечно.