Николай Добронравов - Светит незнакомая звезда

Убивает нас наша нервность.
Раздражает конфликт любой.
Но за веру мою, за верность
будь спокойна.
Господь с тобой!

Воплей мы перестали стыдиться.
Громкость песен подняли на щит.
Но, родимый, заметь:
даже птица
над убитым птенцом не кричит.

Голосистое горе – не горе.
И не зря на Руси в дни тревог
шли на выручку плакальщиц хоры
к тем, кто плакать от горя не мог.

Сердце – самый естественный гений,
и не нужен душе микрофон.
Этот голос вовек неизменен.
И чем тише, тем искренней он.

Вижу: нервы уже на пределе.
Сердцу новой не выдержать лжи.
Ты молчишь. Лишь глаза побелели.
Крик души…

О, как мы, дорогая, изменились!
Не ведаем, как все произошло…
Сдались упорной наглости на милость,
впустили в дом настойчивое зло.

Мы шли вперед, а перед нами пропасть.
Мы шли на свет, пришли в объятья тьмы.
Теперь вокруг железная жестокость,
и в эти дни ожесточились мы.

Сегодня пошлость в жизни и на сцене
справляет свой победный вернисаж.
И на плаву
по щучьему веленью
бездарность, получившая карт-бланш.

Какие нынче терпим униженья!
О, как непривередлива судьба!
И это —
на хозяев раздраженье
восходит не на них, а на тебя.

Забыты поцелуи и объятья.
От жизни нынешней совсем осатанев,
себя не в силах, не могу сдержать я.
И на тебе —
вся злость моя и гнев.

О, сколько слез тобой, мой друг, пролито!
Как тяжко неприкаянным сердцам…
Обиды, бесконечные обиды…
И ссоримся опять по пустякам.

Прости меня за боль, за оскорбленья,
за то, что эти серые дожди
тебя лишают сил и вдохновенья.
Прости меня, любимая, прости…

Мы стали старше, и еще могли бы
жить, новыми доспехами блестя.
А нынче просто —
говорим «спасибо»
за каждую минуту бытия.

Когда вокруг препоны и преграды
и трудно наплевательство стерпеть,
в такое время понимаешь —
надо
любить сильнее и сильней жалеть.

Слащавых слов искать я не умею.
Твержу одно лишь: «Господи, спаси!»
Тебя люблю. Люблю я и жалею.
Как издавна ведется на Руси.

Ты собирала в душах уцелевших
нетленные крупицы красоты.
Так трудно жить сегодня без надежды,
без нежности, без веры, без мечты.

От многого пришлось нам откреститься.
Любовь земная проиграла бой.
Немыслимо нам с этим примириться.
Родимая, помиримся с тобой!

Опять шумит зеленая дубрава…
Хочу тебя, как в юности, обнять.
Теперь нельзя,
мы не имеем права
друг друга заставлять страдать.

Вишневый сад – все в белом, как невесты…
Вишневый сад – трепещут занавески…
Вишневый сад – последний бал Раневской.
Нашей любви брошенный сад, проданный сад.

А я мечтал спасти твою обитель…
А я шептал чуть слышно: «Не рубите!»
А я шептал: «Спасите нас, спасите!»
Нашей любви брошенный зал, проданный бал…

Жестокий век. Летят иные птицы.
Жестокий век. Кому теперь молиться?
Жестокий век. Дрожат твои ресницы…
Нашей любви брошенный век, проданный век.

Прости меня, что свергнуты святые.
Прости меня, что мы теперь другие…
Прости меня, – сады стоят нагие.
Дом без меня. Дом без огня. Свет без огня.

Но есть душа, – она осталась прежней.
Жива душа, оставшаяся нежной…
Осталась жизнь в глухой степи безбрежной…
Все-таки жизнь даже теперь так хороша!

Вишневый сад – больной природы гений.
Вишневый сад – последний вздох весенний…
Вишневый сад моих стихотворений.
Нашей любви брошенный сад, проданный сад.

Зачем я тебе, зачем?
Ты неба иного птица.
Стремительность перемен
в залетной душе гнездится.

Ты знаешь, что все пройдет.
Ты знаешь, что близок финиш,
что сердце мое умрет,
когда ты меня покинешь.

Достаточно ты умна.
Открыли тебе не боги,
что ты у меня одна,
а я лишь один из многих.

Куда ты меня зовешь?
Есть в пламени листопада
счастливых свиданий ложь,
несчастной разлуки правда.

Когда-нибудь ты поймешь,
приметишь оттуда, с неба,
березовой рощи дрожь
в предчувствии льда и снега.

…Другой зацветает сад.
Ты новые песни сложишь.
Ты знаешь, что это – ад,
когда разлюбить не можешь?

Зачем я в твоей судьбе?
Уйдешь ты и сердце вынешь…
Услышишь ли крик в толпе,
когда ты меня покинешь?

Одиноко, как в детстве, мне.
А родители где? В тюрьме.
Не ответишь: зачем ты? Кто ты?
Имя всем в тридцатых – сироты.
Безотцовщина – мое отечество,
одиночество. Одиночество.

Други юные, шестидесятых,
потускнев, разбрелись куда-то.
Кто с хозяином пообедал,
кто пропал, кто украл, кто предал.
Это боль моя и пророчество —
одиночество. Одиночество.

А ведь прекрасные были – были!
Как мы верили! Как любили!
А при этом дурном режиме
стали вроде мы все – чужими…
Это денность моя и ночество —
одиночество. Одиночество.

Хоть бы встретить мне пса-дворнягу,
я б его подобрал, беднягу.
Я ему бы погладил брюхо,
почесал бы ему за ухом…
Не колбаски, а ласки хочется
псу бродячему. Одиночество.

Отгорели мы раньше срока.
Даже ты со мной одинока.
В этом мире мы порознь, вроде…
Мы всё больше в себя уходим.
Облетает на даче рощица.
Одиночество. Одиночество.

Остается все чаще мне
быть лишь с мыслями наедине.
В одиночестве легче пишется.
Голос Вышнего лучше слышится.
Стало ты колыбелью творчества —
одиночество. Одиночество.

Там, где сосны,
Где дом родной,
Есть озера
С живой водой…

Ты не печалься,
Ты не прощайся —
Все впереди у нас с тобой.

Как кукушке
Ни куковать,
Ей судьбы нам
Не предсказать…

Ты не печалься,
Ты не прощайся,
А выходи меня встречать.

Над равниной
Встает заря.
Синим светом
Полны моря…

Ты не печалься,
Ты не прощайся,
Ведь жизнь придумана не зря!

Будет радость,
А может, грусть…
Ты окликни,
Я оглянусь…

Ты не печалься,
Ты не прощайся,
Я обязательно вернусь.