Ольга Рябцева - Long drink. Стихи и проза

Прекрасны как и безграничны были б
Моя любовь и счастье на века.
Меня бы все прохожие любили
И улыбались мне б издалека

За то, что я свечусь своей любовью
И всех готова навсегда простить.
За те цветы, что утром к изголовью
Ты будешь мне из сада приносить.

И жизнь во мне фонтаном заискрится
Раскроет вмиг объятия свои!
Ах, если б можно еще раз влюбиться —
Не дать мгновенью навсегда уйти…

Как пахнут ночи? Мокрым камнем, пристанью,
Застывшим креном разводных мостов,
Волненьем вод и свежестью изысканной,
Стремленьем ввысь петровских куполов…

Как пахнут ночи в Питере сегодняшнем?
Как ностальгия по былой красе?
А вы однажды пробежать попробуйте
По предрассветной утренней росе.

Как вздох глубок! Как полно ощущение,
Когда вдали Исаакий золотист,
Петра и Павла вечное творенье,
Адмиралтейство роскошью блестит!

А укрощенье скакунов ретивых
Через канал пытающихся впрыть!

Чрез много лет – свободных, златогривых —
Не сможешь ты их мощи позабыть!

Кваренги и Баженов, Гримм и Росси,
Растрелли и Ринальди, Фонтана
Старались всё вложить, что было мочи
В мечтательность коварного Петра,

Простор для взора, духа достоянье,
Несут вперёд сквозь тьму и времена,

Сиё извечное противостоянье —
Москва и Питер, Питер и Москва.

И вот – Астория. В ней, так устав глаголить,
Российский бесшабашный соловей

Изрёк, что в мире умирать не ново,

Но ведь и жить, конечно, не новей…

Дождь шуршал и возился всю ночь за окном,
И ворчал и сердился на небе своём.
Словно дед, недовольный злодейкой-судьбой
Погромыхивал в печке своей кочергой.

Самолетам, наверно, не видно ни зги,
А лететь все же надо, моги-не моги,
По земному по шару людей доставлять,
Ведь по ним кто-то будет, наверно, скучать.

Ведь по каждому кто-то же должен скучать?
А иначе зачем бы ему улетать?
Старикашка сердитый свой бубен трясёт,
Досмотреть третий мультик никак не даёт…

Я теперь под подушкой тетрадку держу.
Если что-то увижу – всё вам расскажу.

В 16 лет она сбежала замуж,
Чтоб вырваться из тьмы и темноты,
От пьяницы отца и робкой мамы,
Из тесноты, неволи, нищеты…

И как «Орёл» топили, чтобы немцам
Не отошёл – весь город слезы лил —
И ящики «сгущёнки» – счастье детства —
Что прибивал затейливый прилив —

Всё помнила. Сбылись её надежды,
По всей округе счастье разнесли.
Она и он, в отглаженных одеждах,
Дагерротипы с оттиском «ТифлисЪ»…

Походной жизнью жили землемеры,
И семьи их. Коробки да ковры.
О, приходилось мудрым быть и смелым,
В Чечне, когда хотелось быть живым…

Отец колечки золотые дочкам
Дарил по праздникам не самым главным,
Водил к друзьям, гордился ими очень,
Брал на охоту младшенькую, Алю…

А Рождество, а Масленица вместе!
Чанами тесто, да окорока
Яиц на Пасху было – штук по двести,
И детям – красить только успевай…

И всё исчезло. Мигом, в одночасье.
Ушёл Василий, не сказав о том.
Продали всё. Зимой обогревались
Над керогазом. Спали под пальто.

Она потом его портрет отрежет,
Как он отрезал жизнь свою от них,
Оставив без гроша и без надежды
Трёх девочек, когда-то дорогих.

И ни письма, ни помощи двум дочкам.
Но не сломить её смиренный дух.
Пошла на курсы массажистов. Очно.
Чтоб поднимать птенцов растущих двух.

Ночами почерк свой дрессировала,
Пока дочурки спали за стеной.
Чтоб стал красивым, ровным и овальным,
Журналов стопка – чтение ночное.

В Новороссийске утром, на рассвете,
Скорей на рынок, барабульки взять.
Успеть нажарить, как проснутся, детям,
Они так любят рыбку, как тут спать?

Халатам – нет. И нет такого слова.
Всегда причёска, пудра на лице.
И голос – ровный. Не повысив тона,
Умела в споре победить в конце.

Арбузы правнукам сама возила,
Варила щи, манеры прививала.
Литературно слишком говорила,
Про дни рождения не забывала…

Четыре класса. Но никто не верил.
Лицо – портрет, всегда – на каблуках.
Спина прямая. Ну, конечно, Смольный,
Вы что меня – совсем за дурака?

Ей так хотелось нужной быть и сильной,
Себя порой совсем не берегла.
Но никогда невзгод и чёрных мыслей
Не показала и не поддалась.

Любила всех легко и беззаветно,
Жила в заботах о большой семье.
Её и ныне образ безответный
Теплом и грустью светлою согрет.

Последний день июля наступил.
Дождями лето стало обижаться.
И колокольный звон над городом поплыл,
И птицам в стаи скоро собираться.

А завтра – август всё заполонит,
И, календарь на стенке обрывая,
Вновь удивишься, как оно бежит,
Угрюмо дня улыбку сокращая.

Июль сдаёт позиции свои,
Махнув крылом дождливым торопливо
И грибниками лес заговорил,
Хозяйки крутят огурцы и сливы…

Ещё вернется лето, одарит
Теплом улыбки и объятьем жарким
И грустью вечера не раз ещё пронзит
Под перебор задумчивый гитарный.

Господи, разве же это – не счастье?
В небо, откинувшись, долго смотреть.
Где тишину нарушает нечасто
Лишь пролетевший нечаянно шмель?

Осознавать, что ты есть в этом свете
Здесь и сейчас, вдалеке от шумов,
Ориентиров чужих и отметин,
От суетливых больших городов?

Вот оно: ты и деревья, как в детстве.
Вот оно: ты и высокая синь.
Остановись. Дай душе оглядеться.
Ни у кого ничего не проси.

Сами дадут всё и сами оценят,
Не торопи галактический свет.
Не обмануть раскалённое время.
Не получить раньше срока ответ…

Вот оно: вновь обретённая самость,
Вкусом свободы манит и пьянит.
Всё, что оставлено, всё, что осталось —
Может, когда-то поймет и простит.

Синий зонт стал сизым от дождей
И стоит, ненадобный, в углу.
Сколько раз он собирал гостей
К от души накрытому столу?