Марина Любчак - На досуге… Сюжеты из жизни в стихах и прозе

Рванул Гнат, что есть мочи, в сельсовет – к председателю. Так мол и так: проглядел, заснул по старости! А если бы не старый пёс Джульбарс, то и спал бы себе дальше – пенсионер всё-таки, силы не те уже, что раньше. Мол, всё Родине отдал, остался без руки. Спасибо, что Гитлер хоть одну оставил, чтоб стакан мог держать…

Через полчаса погнали к кладбищу телегу, запряжённую кобылой с иноземным именем Эсмеральда. В транспорт уселись сельский фельдшер по фамилии Блоха, ещё не остывший после бани участковый Сидоров, сторож Гнат да жена одного из пострадавших Стешка – злющая баба, но разворотливая.

А в это самое время народ стал собираться к дому усопшего. Священник из соседнего села пришёл вовремя и начал обряд отпевания. Дед Вася лежал в гробу, словно спал, но вот-вот должен был подняться, чтобы пойти в сарай за литровочкой своей крепкой и прозрачной. Внук Вася, напившись с горя, смеялся и прыгал от накатившей на него радости в соседней комнате. При всей серьёзности момента, никто не мог остановить его. Пришлось привязать к табуретке.

А на кладбище, выскочив из телеги, сторож, участковый, фельдшер и Стешка кинулись к вырытой яме, где лежали трое несчастных без каких-либо признаков жизни. Стешка прямо-таки рухнула в могилу на тело своего мужа, стала кричать и причитать одновременно: «Родненький, ирод окаянный, очнись, прошу тебя! Умоляю…»

Но муж не отзывался. Зато сосед по несчастью отреагировал. Он захрипел, открыл глаза и пошевелился, выбирая более удобную позу.

Не пытаясь больше никого привести в чувство, и не будучи уверенными, что двое оставшихся живы, участковый с фельдшером стали вытаскивать бедолаг из ямы. Стешка, вцепившись в своего благоверного, дышала ему в нос и целовала в холодные губы. Однорукий сторож принимал пострадавших наверху, носками своих сапог отталкивая подальше от могилы.

Двое слегка шевелились. Лишь Стеша со своим мужем были ещё в яме, и никакие «реанимационные мероприятия» не помогали вернуть супруга к жизни. Тогда женщина пошла на крайние меры: схватив мужа за отмороженные уши, она стала трясти его голову так, словно взбивала сливки в масло. Вся в слезах, с длинными, растрёпанными рыжими волосами, она была похожа на русалку. Участковый Сидоров даже залюбовался ею в это мгновенье, забыв про свои обязанности.

Сторож тем временем, взяв исконно народное средство, стал вливать его в полуоткрытые рты несчастных, лежащих на снегу. Почуяв знакомый вкус, оба разлепили глаза и шире открыли рты.

– Живы, милые! – растрогался Гнат и сам отхлебнул на радостях.

Вдруг Стешка ощутила лёгкий толчок в грудь: муж слабо её оттолкнул. Видать уши почувствовали боль от Стешкиных рук.

– Жив мой Петечка! – закричала она. – Помогите вытащить!

Участковый с фельдшером живо вытянули Петра из ямы.

Затем всех троих пострадавших погрузили в телегу, накрыв старым ватным одеялом, которое принёс Гнат из своей каморки. Кобыла Эсмеральда тронулась с нелёгкой ношей в путь.

А у дома покойного как раз начались прощания. Вынесли гроб на улицу, встали вокруг молча. Только бабье всхлипывание и сдержанное покашливание мужиков нарушало тишину. Внука Васю вынесли привязанным к табуретке и посадили у изголовья деда (зрелище, надо сказать, не для слабонервных). Священник закончил молитву, гроб приподняли и понесли к грузовику.

В это время Эсмеральда с пострадавшими промчалась мимо в сторону фельдшерского пункта. Участковый выскочил на ходу, подоспев вовремя. Гроб, наконец, погрузили. За ним как ближайшего родственника погрузили внука на табуретке, а все остальные (человек 20) запрыгнули самостоятельно. Шофер завёл грузовик и по заснеженной дороге поехал к кладбищу. Туда же подъехали на «уазике» и председатель с секретаршей.

Грузовик остановился. Народ выпрыгнул, сняли внука Васю, а затем и гроб с покойным. Мирной процессией двинулись к злосчастной могиле, которая едва не стала в этот день усыпальницей для четверых.

Дальше – прощание, речи, слёзы… Но и не без курьёза, как водится. Внук деда Васи, раскачавшись на табуретке от душевного веселья, вызванного алкоголем, свалился в могилу. Причём сел на дно всей тяжестью. Участковый вместе с каким-то здоровенным парнем, чертыхаясь, полезли его доставать. Насилу подняли, народ вокруг помогал.

Вытащили внука, опустили гроб. Стали забрасывать могилу землёй. Председатель распорядился развязать Васю, который не понимал – где он, и почему все плачут в то время, когда ему так весело.

– Бедолага, сирота полный, – приговаривал сторож и гладил парня единственной рукой.

И всем вдруг стало жалко Васю. Да и о своей горемычной жизни призадумались: серая она, безрадостная, а дорога в рай или ад – через это убогое кладбище, засыпанное зимой снегом, а летом поросшее бурьяном…

Впрочем, задумались только на мгновение…

Через открытую настежь форточку окна доносится многоголосное щебетание птиц, слышится журчание воды в арыке. Утренний прохладный воздух проникает в комнату и вынуждает меня сильнее укутаться тонким одеялом. Яркие лучики солнца, пробивающиеся сквозь кружевную занавеску на окне, падают на лицо. Закрывая глаза, вижу красные светящиеся круги, затем прищуриваюсь, и ослепительный солнечный свет, преломляясь в ресницах, превращается в мозаику.

Лежу и любуюсь этой красотой. Из кухни распространяется по всей квартире аппетитный запах жареной картошки с грибами и доносится голос бабушки: – Ты не спишь?

Я нехотя встаю и босиком, с полузакрытыми глазами плетусь в туалетную комнату. Открываю кран. Прозрачная, почти голубая вода с шумом наполняет ванну, в которую я с удовольствием погружаюсь. Тёплая вода убаюкивает, а бабушкина просьба, идти завтракать, остаётся без ответа. Проходит немного времени, вода начинает остывать и сон мгновенно проходит. Быстро вытираюсь большим мягким полотенцем, чищу зубы детским зубным порошком, успевая даже погримасничать перед зеркалом, и вприпрыжку иду на кухню.

На столе в сковородке лежит подрумяненная жареная картошка с грибами и золотистым луком, крупные спелые помидоры, белый хлеб с маслом, черный ароматный индийский чай с крупными чаинками, плавающими в чашке; тёмное яблочное повидло и сахарница, доверху наполненная белым сахаром.

Залезаю на высокий деревянный табурет. Подвигаю ближе тарелку, в которой уже лежит вкусная горячая картошка. Беру вилку и начинаю есть. Бабушка, улыбаясь, смотрит, как я с аппетитом уплетаю завтрак. Она тихо приговаривает: «Ешь, пока не остыло», – а её шершавые тёплые ладони гладят мои худенькие маленькие плечи.