Игорь Крончуков - Средь текущих времен

Того все так же штормит.

– Друг, мне стало б легче,-

Барин тихо говорит,

– Зачем же ты уехал тогда?

И почему на похоронах моих,

Не было ведь, друг, тебя?

Хочу пойти на компромисс.

Расскажи, что же все-таки случилось?

Горе какое приключилось?

И помощи у меня не попросил, -

С большой горечью барин проныл.

Тот к груди барину пал,

Рыдать, было дело, начал:

– Прости же ты меня, мой друг,

Случилось несчастье тут:

Десять лет уж минуло,

Лето ясное в небытие кануло;

Сколько зим я видел из этого окна,

Сколько раз ходил я до ларька,

А мне нужно было уединение,

Затем письмо о твоем умиротворении.

– Стал я забывать себя другим,

Печаль поразила меня.

Подрываясь от моральных мин,

Судьба оказалась горька.

Ведь шутником и веселым был,

А теперь, кем я стал?

С тонкой горечью ныл,

Себя долгое время искал.

Но в итоге веселья у меня нет,

Лишь одна жестокая тоска

И темный-претемный свет

Открывал злые ворота.

Где же тот я? Где же он?

Затерялся где-то что ли.

То и вижу печальный сон,

От черных бед и горя

Не узнают меня те, кто знал,

Своим другом называл.

Как долго мы страдали,

Умирая от печали;

Не знаю, вернусь ли я,

Когда будет все хорошо.

Кажется, уже мечта,

Слеза, слеза… И больше ничего.

– Друг, Антон, да неужели,

Если б был перед твоим горем…

Помню, в далеком апреле

Я увидел тебя на берегу моря.

Тогда это был последний раз.

Десять лет. И сейчас.

– Друг, я бы приехал, конечно,

Но стало бы мне, разве, легче?

Одно грело, с тобой тогда был,

А тут письмо злосчастное, каков тут пыл…

– Покажи, покажи же письмо!

– Нет его уж давным-давно,

Мне такая память не нужна.

– А почему не было тогда тебя?

Антон, ведь умер друг! -

Барин очнулся снова вдруг.

– Вадя, ну как ты не понимаешь,

Тебя увидеть мертвым… Ты не знаешь…

– Ладно, Антон, это мы опустим,

Чего мы все о грустном и о грустном, -

А тот, слушая его, мрачным был все равно.

– Я полюбил ее зимою, в снегопад.

Чувства, гормоны… Все было.

Но был я о том не рад,

Что она была не красива.

Что ж, любовь зла, я ее любил,

Да и богатой все же была;

Но есть одно «но», чем себя и погубил,

Замужем была она.

Посылал ей письма, нет ответа

И в апреле тогда узнал:

Рано утром на рассвете,

Она с мужем на причал.

Я бежал, бежал, но не успел,

Увидеть ее я хотел.

Уплыли они за рубеж тогда,

Я посмел за ними, но поздно, да.

Уединения стал я искать,

Курить и немного выпивать.

Вот так я барин здесь

Очутился и спился,

А когда вспомнил про честь,

Сам себе и удивился.

– О, друг, не вспомнить мне тогда,

Что это была за госпожа.

– Вот так и я жил одним днем, -

Говорил будто сам с собой, -

Ничего, жизнь учтем.

Это не война, а лишь первый бой.

– Брат, скажи, а что было в письме?

И когда оно пришло к тебе?

– Давно, не вспомнить мне,

Не поверить, был я не в себе.

Будто бы в ужасном и кошмарном сне, -

Свеча вся уж изгорела,

Гореть уж дальше не хотела.

– Да, брат Антон, да.

Дожили, приехали, Ба!

А что ты дальше делать хочешь?

Неужто ль жить в этой ночи?

– Не знаю, Вадя, не знаю,

Ведь только ты один остался.

По привычке все так же страдаю,

Перед вопросом жизни замялся, -

Барин невесело заулыбался.

– Помню старые веселья

И как далек тот миг,

Под погодку весеннюю,

Песней теплой воздух проник:

« Соловушек ясный ты мой,

Лети же, лети же домой».

Помнишь, с тобой же сочиняли

И ходили, распевали?

Как ездили к бабушке моей,

Собирали ягоды, рвали сельдерей.

Ну, куда же все это ушло?

Не вернуть нам все равно.

Затем прошло года два

И в лицей, а там, дела.

Шли года, уже в народе,

Все взрослели, взрослели, вроде.

А там совсем уж серьезными стали

И друг друга потеряли,

Как бабушку похоронил,

Так поиски и учинил.

По твоему следу я мчал,

То противоположно

Вот, угадал.

Антон Петрович заснул,

Барин решил сделать прогул.

Выйдя из дома, почуял:

– Да, жить здесь безумье…

Лишь свежий воздух, не то, что в доме, -

Причитал тихо, сонно.

Кучер сидел, курил сигарету,

Хотел уж дождаться на вопрос ответа,

Но его так и не задал,

Лишь, сомкнув глаза. Спал.

Хотел спросить: «Когда пора ехать?

Когда же все же уезжать?»

Видимо, была помеха

И не стал спрашивать.

Барин смотрел во тьму эту,

Где не видно и следу.

Лишь ветер в черном тумане,

Говорил о прошлом расставании.

– Антон не по годам

Состарился, годится в деды мне;

Ну уж помогу, исправлю сам,

Богатые цирюльни, хорошие ателье.

Эх, Антоша, ты покорился судьбе.

На рассвете покорный судьбе проснулся,

Как обычно, взглянул в окно

И только сейчас он очнулся.

– Эж приснилось мне все, -

Не веря, что это было и есть,

По комнате побродил,

Выбежал на улицу замерзший весь

И там ничего не увидел.

Побродил по окрестностям,

Собрав хворосту, для розжига сучей

Ради своих интересностей.

Чтобы его сон больше не мучил,

В доме он свечку стал искать,

Не помня, куда задевал

И на рубахе реки слез начинают блуждать,

Антон зарыдал.

И вдруг из-под открытого окна,

Донеслись лошадиные копыта.

– Ну, взгляну-ка я, чьи там ныне виды.

Бог ты мой, это ж брат!

Он же едет, как так!

Ямщик в руках держал кнуты,

Хмуро смотря на дорогу,

В лицо частицы опавшей листвы,

Поклоняясь осеннему року.

Вадим, он же барин,

Радовался неудачной встрече;

Смотря в далекие дали,

Становилось легче,

Когда с каждой минутой,

Приближался тот дом,

Который оставил он.

Частенько посматривая на друга,

Издавая облегченные звуки,

Что значило: все уж позади,

Встретят новую дорогу они.

Друг его все храпел…

Проснувшись, старые песни запел,

Вспоминая стары стихи,

А в основном, видел он сны.

Иногда, вздрогнет от сна,

Взглянет по сторонам,

Опомнится. Значит, на месте, значит, он там.

Во свете черных окон и дороги,

Во свете белых лунных свет,

У проходящего порога,

Остался пыльный цвет.

И за день столько туфель ты увидишь

И устанешь, ведь работа;

Сотни раз звон монет услышишь,

Такова твоя забота.

Эх, сапожник, какая твоя жизнь…

Намывать ботинки только лишь

И каждый день лишь за монету,

Начищать до бесследа.

Ты видишь ноги до колен,

Слышишь звон копыт у стен,

Ты видишь снизу красивых дам,