Ольга Ярова - За тех, кто раньше не смог

Еще есть время простить,

Пока не нажат курок.

Позволь тебя долюбить

За тех, кто раньше не смог.

Пусть ты ручей и пожар,

Я всё пойму и меж строк.

Позволь тебя поддержать

За тех, кто раньше не смог.

Так просто офевралеть

В бетонной дали дорог.

Позволь теплом обогреть

За тех, кто раньше не смог.

Кто ветер хочет забыть,

Кто небо видит у ног.

Позволь заботой укрыть

За тех, кто раньше не смог.

За дверью остановись,

Не наш с урока звонок.

Позволь прожить с тобой жизнь

За тех, кто раньше не смог.

Пред нами меркнет софит,

Для нас и вечность ― не срок.

Позволь тебя долюбить

За тех, кто раньше не смог.

Я выпить хочу за тех,

Кто быть с тобою не смог!

Пройдя попутно их всех,

Ты в мире моём сам Бог.

Не прощаюсь с тобой в этом вальсе.

Провожаю ― всего лишь путь.

Заклинаю, меня не забудь!

Ведь кольцо всё дрожит на пальце.

Мои пальцы дрожат? Прости,

Это просто чуть-чуть холодает.

Легкий иней на грудь оседает.

И не нужно прощаний. Иди.

Острокрылой мечтой этот вальс

Пронесется по скользкому залу,

Каждой паре сулит по скандалу,

Только нас этот вальс и спас.

Ты уйдешь невиновен как прежде,

Чтоб вернуться к закату с победой,

Буду ждать я до ночи с обеда.

Этот вальс, он равен надежде.

Той надежде, что ты вернешься.

Как обычно войдешь тихо в зал.

Снова вальс на глади зеркал.

Я дождусь, ты счастьем зовешься.

Опять ты машешь белым флагом,

Когда всю крепость захватил;

Когда нутро опустошил,

Ты притворился добрым магом.

А я причём же тут опять?

Ты на войне, а я устала.

Я слишком часто понимала,

Когда никто не мог понять.

Зачем со мною ты воюешь?

За что терзаешь вновь и вновь?

Тебе верна моя любовь,

А ты к себе её ревнуешь.

Я за тобою хоть куда.

Но сколько же сидеть в осаде?

А если я умру в блокаде,

Что будешь делать ты тогда?

В груди-то болит, как будто…

как будто утрата!

Солёный сахар на вкус,

горчица лишь кисловата.

Зрачки в монитор глядят,

зрачки ― чернее агата.

Я дождь ― даже дождь! ― подожгу,

если будет надо!

Ах, лишь бы вернулся в срок,

о, лишь бы вернулся!

Пускай бережет его Бог,

Аллах, Сатана или Снуппи,

У милого моего

горит превосходство в пульсе.

Ведь хочет вернуться, и я…

хочу лишь вместе проснуться,

Как в "Сплине": если уснули,

бывает, в разных местах,

Глаза открывая, видеть

улыбку родную в устах.

Я знаю любовную меру,

но помню сердца размах:

Дождусь. Возвращайся даже

оттуда, где вечный страх.

Молитва. И вместо "аминь" ― "возвращайся".

Исчерпаны строки, затасканы песни.

Сказала. Вместо "прощай" ― "всегда улыбайся".

Мы всё еще вместе, на пальцах перстни.

Молитва. И вместо "аминь" ― "спасибо".

Спасибо, что снова вернулся живой.

Любима. И пусть это всё не как в сказке красиво.

Но ты возвратился. И ясное небо над головой.

Мне нужно, чтоб лицо мое молчало,

Не выдав ни секунды отвращенья,

Чтоб в голосе презренье не звучало,

Не требовали тембры отомщенья.

Мне нужно, чтобы злость моя ослепла.

Чтоб сердце, заходясь галопом в ритме,

Не выронило даже горстки пепла,

Сожженного за нежность паразита,

Без устали твердившего "люблю".

Вернется ― заморожу как азотом.

Уставши от болезненной гордыни,

И пусть там хоть букеты под капотом,

Не вымолит прощенья! Не рабыня!

…но вот он, тусклый стук привычный в дверь.

И трепет, пенье птиц у уха будто.

Ну, как? Как не открыть-то уж теперь?

Открыла и стою мешком надутым,

От важности опухшая ― точь-в-точь.

Заходит, объясняет: задержался.

Прошло минут лишь двадцать ― говорит.

Разбаловала, сволочь, вот зажрался!

Ни слова извинений, лишь бубнит!

Уйти, из виду скрыться, чтоб позора

Не выдать своего, ну не сейчас!

Обнял, схватил и смотрит без укора.

Довольный, ведь звонила каждый час.

Растаяла. Опять нет мочи злиться.

И я ли тут метала и рвала?

Да нет же, это просто показалось.

Люблю, из мухи делаю слона.

И может быть чуть-чуть виной усталость.

Тоскую всегда по утрам,

Целуясь с пустой постелью.

И нет на вождение прав,

Чтоб править сей каруселью.

Вот круг. И еще один круг.

Тошнит, но слезть невозможно.

А тьма друзей и подруг

Стоят и хлопают дружно.

Ведь надо же им поддержать,

Друзья, как-никак, давно уж.

Дилемма: сидеть или встать ―

От здравых мыслей зародыш.

И все же более страшно,

Глотая сомнений метель,

За край заступив однажды,

В другую попасть карусель.

А нервы как тигры в клетке.

Так скромно, бывает, сидят.

Лежат лениво на ветке

И делают вид, что спят.

Я, кажется, невозмутима,

Как омут безветренным днем.

Но где-то в глубинах надрывно

Рычат мои тигры, как гром.

Но лишь мгновенье поблажки ―

И кровь людей на шерсти!

Из доброй скромной милашки

Прорвется зверь во плоти.

Но все это лишь в голове.

На деле нет ни волны

На адской трясине воде.

И тигры приручены.

Говорит: не держи себе.

Не носи за душой камнями.

Так скажет, как будто не мне.

Как будто не между нами.

Он мне говорит. Понимаю,

Что всё. Всё уже пропало.

Я вкладываю ― вынимает.

И мало. Всё мало. Мало!

Он мне говорит: ничего,

Ничегошеньки не изменилось.

Я тупо смотрю на него,

Так плачу, как раньше смеялась.

Он мне говорит, и я

Не знаю, хочу ли ответить.

Я думала, это заря,

Но что-то солнце не светит.

Он всё говорит-говорит.

И что-то внутри умирает.

Быть может, гром не гремит,

Быть может ром закисает.

Он скажет еще хоть раз,

И я уж точно отвечу.

Метну любовью меж глаз,

Отсыплю брани на вечер,

И кину соли на раны,

И дверь за спиной закрою…

Сижу. Говорит. Нет, рано.

Сначала посуду помою.

Да столько недописанных стихов

Доселе не держали даже пальцы!

Я вовсе не Есенин, не Толстой.

Пора уже смириться с этим фактом.

Нет времени на сопли о высоком,

Нет времени страдать за всех чужих.

Годами недочитанный Набоков

Помог бы подлатать мне этот стих.

А тут печальный вздох рабочих будней.

Мне кажется, я больше не жалею,

Что нет нужды записывать все нудни.

Теперь я нечто большее имею.