Алексей Евтушенко - Время жизни

Слева – море, справа – пиво,
Посредине – достархан.
И жена моя красива,
словно утренний тюльпан.
Хорошо в тенёчке крымском
На подушках возлежать!
Не по-гречески – по-римски
вина спелые хлебать.
Ни заботы, ни тревоги,
ни обиды, ни тоски.
Виноградник у дороги.
Звёзды в небе высоки.

Спасибо, Господи, за день.
Спасибо и за год.
За то, что воздух есть везде –
азот и кислород.
Ещё спасибо говорю
за пищу и за кров.
За отгоревшую зарю;
за дружбу и любовь;
здоровье, смелость, первый снег,
последний поцелуй.
За то, что аз есьм человек!
А не моржовый х…й.

Кто пришёл, тот и будет жить.
Даже, может быть, не по лжи.
Даже, может, не будет любить –
просто жить, просто рядом быть.

Кто пришёл, тот и будет гость.
Разольёт на глазок по сто,
боль от самых длинных разлук
ближе к ночи затихнет вдруг.

Кто пришёл, тот и будет свят.
Не оглядывайся назад.
А оглянешься – не беда,
можно будет вернуться туда.
Иногда.

Каждый раз я прощенья прошу,
словно вёдра пустые ношу.
Там, внутри, тихо эхо живёт
от моих непутёвых забот.
От моих недосмотренных снов,
от моих недодуманных слов.
Но из эха не сваришь еды.
Принесу два ведра воды.
Хорошо, что под боком река…
Ну прости ты меня, дурака!

Стиль уже мне не изменить
ни в рисунке, ни в трудном письме.
Так и будешь тянуть нить
во тьме,
как во сне.
Так и выйдет держать сюжет
день за днем средь стихий.
Может, новый купить гаджет,
Записать в нём стихи?
Хрена – гроши лучше пропить-прогулять,
а потом
обойдусь бумагою я опять
и пером.
Вот останется слово на ней,
рядом – силуэт, черта…
Хорошо, если стало кому веселей.
и плевать, если ни черта.

– Не плачь, он воскреснет, –
сказала Мария.
И ангел небесный,
как эхо, вторил ей:
– Не плачь, он воскреснет.
Поверь, он воскреснет!
И мы будем вместе.
Мы все будем вместе.
Проснулся.
Надежда. Победа. Спасенье.
Сияло за окнами Воскресенье.

Когда-нибудь придётся умирать
на берегу неведомого моря.
Земное кончилось. Не нас ли ждут герои,
Веслом «Арго» пытаясь удержать?

Вдоль вереска построенная рать
печальных душ, к сраженью не готова.
И Сатана в предчувствии улова
Имеет случай лучших выбирать.

Но нам не смерть на этих берегах.
Соль времени осела на губах,
сквозь бешеный прибой ныряет лодка;

и небо заслоняет крепкий борт;
и парус ветер призрачный берёт.
И кормчий матом надрывает глотку.

На Крутицком подворье стоит тишина.
На Крутицком подворье цветёт бузина.
Облака над Крутицким подворьем плывут.
Сквозь века на Крутицком подворье живут.
А внизу, под холмом, протекает река.
Называется так же, как прежде, – Москва.
С тем же именем город вокруг и вовне.
Нипочём бы такой не причудился мне.
Я-то помню, какие цвели тут сады!
Приходи на Крутицкое – вспомнишь и ты.
Приходи. Здесь стоит на часах тишина.
Патриаршью Москву охраняет она.

Стоит истукан у истока
И каменно в душу глядит.
Далёко, далёко, далёко
Добыт его красный гранит
Кайлом, закалённым в горниле
Великих и страшных побед…
Давно мы его не кормили
Озёрами слёз на обед.
Потоками крови на ужин,
На завтрак – восторгом любви.
Не трогай его. Он нам нужен.
Но в будущее не зови.

Живыми снились всю ночь
Умершие друзья.
Рождество!

Ангел долго трубит по окраинам в микрорайонах,
И хорошие люди ему стеклотару несут:
Молодая старуха, писатель и двое влюбленных
Не на шутку спешат, словно грянул уже Страшный Суд.
Трое суток назад брился ангел – ни больше, ни меньше.
Похмеленный с утра, раздает он святые рубли.
И ласкает глазами красивых откормленных женщин,
Отраженное солнце на пустой стеклотаре рябит.
По пятнадцать копеек за воздух в унылой посуде –
Можно снова купить сигареты, вино, колбасу.
Ангел хмурый, прими, обделенных судьбою не судят,
С нас грехи, как бутылки. Да поставь, не держи на весу.
Грех тяжел городской – пахнет дымом, борщом и бензином,
Безобразен снаружи и крайне неряшлив внутри.
Ты немного любви и немного терпенья займи нам,
Мы сторицей вернем, только ты не забудь, протруби.
Медный голос рожка бьется в стены бетонных окраин,
Ранним утром в субботу я несу стеклотару, как вор.
Ангел деньги сочтет, нашей неблагодарностью ранен,
И вздохнет глубоко, и со вздохом запустит мотор.
Мотороллер трещит, на ухабах гремит стеклотара,
Отрастает щетина, похмелье навстречу грядет.
И разбуженный город с колхозной деревней на пару
То ли милости божьей, то ли кары божественной ждет.

Над стадионом сумерки и снег,
Вершины елей недоступны взору,
И чертит веткой быстрые узоры
На тусклом насте легкий человек.
Снег заметает линии судьбы,
Рисунок лиц и очертанья слова.
Но черная фигурка чертит снова,
Не прекращая с январем борьбы.
Себя узнаю – отзовется смех,
Всплывет из-под сознания наружу.
Я пережил жару, дожди и стужу
И помню всё, и понимаю всех.
И этот снег, что долетел сквозь пласт
Минувшего, сквозь сумерки и лица,
До самой смерти, верно, будет длиться,
А после смерти обретет страницы,
Что кем-то будут прочтены, Бог даст.

Я уехал, а степи остались
Плавить облако в тусклом закате.
На бутон из бетона и стали
Май тяжелые грозы истратил.
Очевидная горечь победы, –
Километры кипят на колесах.
Через год и оттуда уеду
Без успеха, без денег, без спроса.
И на дымной черте горизонта
Усмехнусь в беспокойное небо.
Теплый вечер, начало сезона
И луна, где ни разу я не был.

Что делать, если я тебя люблю?
И не имеет к страсти отношенья
Коварное как смех кровосмешение,
Способность мыслить, равная нулю.