Владимир Ягода - По слезам меланхолии

«Пусть я не достигну ничего, пусть расчёт неверен, пусть лопну и провалюсь, всё равно – я иду. Иду потому, что так хочу»

– Фёдор Достоевский

Меланхолия

Меланхолия – грустная стихия.

В меланхолии – мой мёртвый океан.

Меланхолия – секрет и ностальгия.

И я, ненастьем ведомый в подводный дурман..

Меланхолия – чувствам хирургия,

В меланхолии – твой во мне капкан,

В меланхолии с тобой мы на обрыве,

И здесь всё видно по глазам.

Меланхолия – злая эйфория.

В меланхолии – театр по листкам.

Меланхолия – часть драматургии,

Что останется на память дневникам.

В моём детстве

Моё детство – моя боль,

Моё детство – моя рана,

Моё детство – моя соль,

Моё детство – желчь страданий.

Моё детство – я не злюсь,

Моё детство – я прощаю,

Моё детство – не боюсь,

Моё детство – отпускаю…

Сердечный приступ

В глухом и мрачном подземелье

Коротает жизнь немой поэт,

Погребённый в пустой келье,

В свечном свете силуэт.

Погружён в пучину странствий

Отражений буйных лет,

Где искал ответы в пьянстве,

Но нашёл полночный бред.

Страждут тени во мраке танца,

В исступлении здесь топчут свет,

Сырость кельи в убранстве,

Дополняла общий цвет.

И всё, возможно,

Длилось вечно:

Поиск истины

И бесконечность сна.

Но стук внезапный в темноте

Прервал усталый скрип пера.

Тьма нарисованных вещей

Застыла в этом часе,

Хруст надуманных речей

Отразился на гримасе.

Отблеск единственных лучей

Стал живым, как по приказу,

И со стуком в темноте

Вдруг стал биться в одной фазе.

Поэт встал, весь в наготе,

В молочно-бедственном окрасе,

И в изумлённой красоте

Сделал шаг, боясь в экстазе…

Стены кельи распахнулись,

Разлив по формам алый свет,

Тени в спешке обернулись,

Обнажив пустой скелет…

Поэт не оглянулся,

Он понял одну суть:

Чтобы пробудиться,

Пройти нужно этот путь.

Страх самобытных подземелий

Паутиной лип к глазам,

Алый свет, как у артерий,

Мигал в стуке по углам.

Поэт отбросил ряд сомнений,

Плотно волю сжал в кулак,

В глубину пошёл сырую,

По пути глотая мрак.

Время ахнуло в пучине,

Тут и там не счесть путей,

Как Тесей, бродил мужчина,

Но без нити из шерсти.

Сомнений надвинулась лавина

О правильности выбранного пути,

Натянулась нервами пружина

Внутри черепной кости.

Но вдруг запахло мертвечиной;

Мне не хватило бы кистей,

Чтобы описать картину

На мольберте из страстей.

Из лабиринта поэт вышел в помещение:

Огромный зал, колонн не счесть,

Как в старом замке, ощущение…

И здесь творилась просто жесть,

Тут и там валялись трупы,

Кости, кровь, моча и кал -

Всё смешалось в массе грубой,

И дух поэта задрожал!

Алый свет мигал всё чаще,

Непонятный стук в ушах,

Поэт немой, но рот кричащий,

И ужас дикий на глазах.

Было хотел вернуться в келью,

Забыться и пропасть на милость сна,

Затеряться в этих подземельях,

Где свобода вовсе не властна.

Но вдруг серьёзно показалось,

Все эти лица у людей,

К удивленью, оказались

Частью ранее написанных ролей.

Здесь были все, кто раньше в пьесах

Искали истину свою,

И все, придуманные в текстах,

Перед создателем тут гнили на полу.

В ошеломлении стоял поэт -

Скованно, не шелохнувшись,

Мурашки спрятались в скелет,

От ужаса проснувшись.

Себя переселив, двинулся аскет,

Волей грусть коснувшись,

А вездесущий алый свет

Замер здесь, в стук уткнувшись.

Вдруг резкий крик

Прорвался в бездну,

И страх возник

Во тьме телесно.

Он как двойник -

С поэтом тесно,

Но лишь на миг

Похож чудесно,

А в остальном – это созданье,

Безобразное на вид,

Из страхов лютых сочетаний

Да мраком вешним просто сшит.

Полость рта в слюне кипела,

Один глаз совсем зашит,

Другим же яростно смотрело,

В алом свете зло горит…

Это создание всецело

В этом ужасе царит,

И на бой с поэтом смело

Через зал уже летит.

Последний бой -

Он трудный самый,

Нет сомнений-

В том есть честь.

Поэт с судьбой

В зале незваном

Теперь без колебаний

Жаждет месть.

И, может, сгинет он

В бою неравном,

Может, надорвётся

И умрёт…

Но страх свой самый

Первозданный!

Не убоится

И убьёт.

Вперёд кинулся поэт

С верой во благое,

И из груди его ударил свет,

Чтобы страх раскрылся в вое.

Немой рот поэта вдруг зажгло,

И воинство святое

Вдруг воскресло и пошло

За создателя в лихое.

Смешались ярые тона

В палитре – битве зноя,

И роковой нанёс удар

Поэт в разгаре боя.

Дрогнул страх и сократился…

Пусть не умер, но исчез,

И в пространстве растворился

Самый важный в жизни бес.

Страх исчез,

Залило светом

Зал с небес,

Как жарким летом.

Нагой поэт,

С алым отсветом,

Под лёгкий стук

Шёл за ответом.

А воскресшие герои

За его спиной

Все, ровно как один,

Ему махали вслед рукой.

Отворилась дверь в огромном зале,

Вступил поэт и обомлел:

Всё та же келья, как вначале,

Всё так же пусто, но светло.

На столе бумаги ждали,

И в груди поэта вдруг зажгло,

Огонь на сердце раз последний,

Дико взвыл и отступил.

Рубец оставил средний

И тотчас освободил.

В глухом и светлом подземелье

Сел за стол седой поэт,

Чернилами, как акварелью,

Погружаясь в свой сюжет…

Вспышка света, черты лиц,

Давно умерших иль живых,

Потихоньку прояснялись

Над ним силуэты склонившихся Родных…

Нет, он не умер!

Нет, ещё пока

Сердечный приступ лишь случился

По мере расширения зрачка…

Я болен

Я болен, друг мой.

Я ужасно болен,

Вольная воля клокочет во мне.

Она сродни душистому полю,

Ещё не расцветшему,

Но поддожённого по ранней весне.

Я болен, друг мой.

Я ужасно болен,

Глубокое море сокрыто во мне,

Оно утопило священное горе,

Во мраке холодном,

На каменном дне.

Я болен, друг мой.

Я ужасно болен.

В жестоком позоре мир видится мне,

Каждый день, каждый час разговора,

Не поддержанный правдой,

Вылетает в слюне.

Я болен, друг мой.

Я ужасно болен,

Простая мечта бьётся во мне,

Её на все лады постоянно мусолю,

В любви безответной,

Сам с собою в войне.

Ночь и грусть

Последние капли заката

Стекают в бездну ночи,

Словно рубины в три карата,

Во мгле добываемой горы.

Огонь небес покинет келью,

Окутает пространство мрак,

И со свечою в руках бледных

Земля прикинет чёрный фрак.

И вновь она, скребётся в душу,

Стучится жалобно с тоской:

«Впусти, хозяин, дай покушать

Кусочек сердца, что святой».