Ася Глейзер - Отпусти меня к морю

Я защищаю ее как могу, разбираюсь с обидчиками, часами слушаю после школы про мужиков из троллейбусного парка и подбадриваю. Маруся считает меня подругой, и мне стыдно за то, что я только прикидываюсь подругой. Из жалости. И на пятно ее страшно смотреть всегда. Испытание.

А подруг у меня много в новой школе. Свита целая. Мы сидим у одной из подруг после школы и едим гречку с майонезом, еда неудачников, но другой тогда не было. И я солирую в своих розовых дутиках и модных лосинах. Я же, мать вашу, кандидат жизненных наук. И все слушают, слушают, восхищаются, впитывают. У меня уже солидная свинья-копилка с историями в арсенале. И про секс, и про несчастную любовь, и про сиротство, и про предательство, и про гламур.

А главное – про светлое будущее. Я часами могу об этом. В красках, с жестами итальянки, да покруче, чем Ванга! И не только про свое будущее. Про чужое тоже люблю погадать. Рисую картинки и всем хорошо. Щедрой рукой отсыпаю бриллианты и счастливую любовь, всем кто готов слушать. Дарю будущие подвиги и открываю Америки с Парижами. Мне не жалко, пусть у всех все сбудется. И каждой по кабриолету!

Уроки? Домашка? Да ну его! Жизнь куда круче, чем Фет с геометрией. А химия просто тоска. История может быть только? Но тоже, кому это нужно? Старье ни о чем. Все правили и умирали, крутили, вертели, боролись.

Да ладно, вон говорят, что евреи бегут до Америки! Может и мне рвануть? Через Италию, феличита! Снова домашку не сделала, ужас!

А через несколько лет, я встретила одну из тех, с кем мечтали. Она шла с коляской, уже как и я молодая мамаша. Моя одноклассница.

Мы сели на лавочке, закурили. Как ты? Как она, а помнишь? А он?

И тут она мне говорит: «Послушай, а ты не меняешься. Все такая же странная. Ох, как мы тебя ненавидели в школе. Ты была такая, другая. И мы ненавидели сильно. Ты была тем человеком, который как только за дверь, о нем одни гадости в спину. Но тихо всегда, ибо громко боялись»

огда я закрываю глаза, я оказываюсь далеко от того места, в котором нахожусь сейчас. Среди велюровых американских кресел и штор с голубыми кораллами. Я стараюсь дышать спокойно и ровно, дабы не спугнуть свое внутренне путешествие. Я переношусь туда, куда не продают горящие туры и билеты по специальным ценам. Туда, куда нет дороги, и проще добраться на полюс к пингвинам, через Чили и сто пятьдесят пересадок. Я оставляю свои взрослые американские горки и путешествую налегке.

Я покидаю Швабинг, сытый и благополучный, весь в цветном Югентстиле, со множеством странных магазинчиков, торгующим барахлом и немодными вещами, с сотней странных кафе, в массе своей безликих, как и весь немецкий дизайн… Люблю гулять по этому району, но, закрывая глаза, оказываюсь на Патриарших. Еще до всего, еще до того, как нам всем пришлось эмигрировать в новую реальность.

Туда, в розовый кирпичный дом и коммуналку, в которой ванна на львиных лапах, черный телефон на стене в коридоре, и двое странных соседей, он футболист (комната с окном во двор) она поклонница Аллы Пугачевой (огромная комната в два окна)

Квартира была достаточно интеллигентной, без висящих по стенам тазов и ржавых велосипедов. Три плиты на кухне, наша вечно залита сбежавшим из турки кофе, три холодильника, три стола. Холодильник футболиста заполнен импортным пивом, поклонница Пугачевой варит супы, а в нашем всегда есть трехлитровая банка с томатным соком, черная икра, вонючий сыр Рокфор (где только мама его покупала?) и непременный черный хлеб. Белого в доме не держали, мама была стройной и тонконогой.

Жили дружно, кофе с сигареткой – неотъемлемая часть быта, шепот и слезы на кухне, летом арбузы огромные, за которыми ходил футболист к знакомому продавцу овощного на малой Бронной, виноград Изабелла, мелкий и черный, первые весенние огурцы, такие, что пахли на всю квартиру.

Когда я закрываю глаза, я переношусь туда. В бассейн Москва, зимний, морозный, окутанный паром от теплой воды, и в метре невозможно разглядеть, кто плывет с тобой рядом. Запах хлорки и непременные резиновые шапочки, без них нельзя. У модниц в розах, у женщин попроще гладкие.

Когда я закрываю глаза, я иду вокруг Патриаршего пруда и все время пытаюсь высчитать лавочку, именно ту, на которой сидели Воланд и поэт Иван Бездомный. Мне кажется это очень важным, мне кажется, если я найду ее, то сбудется что то волшебное. Как минимум чудо, и я прикоснусь к главному роману века вживую. Я знаю наизусть все железные скульптуры из басен Крылова. И половину гуляющих на прудах, некогда богемных старушек, даже летом одетых в меховые воротники…

Когда я закрываю глаза, я вижу трех девочек весной, идущих из школы без курток, им не холодно. Молодость теплая и не чувствует ветра. На патриарших снимают кино.

Мы, затаив дыхание, наблюдаем за съемкой во все глаза. Девочка, наша ровесница, максимум на класс старше, в школьной форме и красном галстуке, по команде «Камера! Мотор!» бежит через школьный двор. И так раз пять. Мы обнаруживаем в этом новый смысл наших советских жизней. Это потом мы узнаем, что видели, как снимали «Гостью из будущего», и что девочка, не больше не меньше, сама Алиса Селезнева, кумир нашего детства.