Игорь Агейчев - «…рай Данте, точно ад Мольера…» (сборник)

Зал. Занавес – страница мира,
Ее, как роль, актер листал,
Он от Шекспира до эфира
Летать за жизнь не перестал.

Он грезит Пушкина струною,
Душа по-прежнему велит
Играть лишь ей, струной иною
Лишь в миг, когда душа болит.

Когда потрепанной портьере
Под шум оваций, гром любви,
Актер под шепот: «Я не верю…»
Поплачет, как всегда, навзрыд.

Когда затасканным Островским
Он вновь себя в другом найдет,
А после, трезвенником жестким,
Высоцким под сто грамм споет.

Когда, невинный взгляд бросая
Со сцены в дальние ряды,
Актер, уж Чехову внимая,
Бросает в зал смешков сады.

Он рад улыбке, как проклятью,
В глазах добро не заменить,
И лишь в своих строках понять он
Готов тоску. И не забыть…

* * *

…Живет он, маски не снимая,
И каждый день в судьбе – премьера,
Своей всей жизнью понимая,
Рай Данте, точно ад Мольера…

Уснула древняя столица,
У храмов крыши серебря,
Уснули здания и лица
В сухих морозах декабря.

В комфорт уж птицы улетели,
Оставив вековой покой,
Взамен бураны и метели,
И липы с веткою нагой.

Усталый дворник тихо плачет,
Невольно вспоминая жизнь,
Невдалеке, совсем иначе
Девчонка со снежком кружит.

Пестрят и шубка, и сапожки,
И смех как пестрая свирель,
Ей словно холодно немножко,
А город знай поддал метель.

Спрямился дворник, выгнув спину,
В душе его вдруг рассвело,
Он словно вспомнил ту картину,
Где детство все его прошло.

Седой и доброю улыбкой
Свое он сердце озарил,
И словно не сама, так шибко
Снежком от девки получил.

Несло его сознанье время
В лихие снежные года,
В начало жизни, там, где бремя
Забот всегда твердило: «Да».

Но дворник жизнь свою иначе
Не согласился бы прожить.
Пускай сегодня он поплачет,
Ничем грехи не отмолить.

Он помнит все еще девчонку,
Что много лет тому назад
Смеялась так же, очень звонко,
В нее влюбился наугад.

Он вспомнил, как бывал повесой,
Как от семьи стремглав бежал,
Как пил, как ангелом и бесом
Со дна себя он доставал.

Шепча привычную молитву,
Старик метлу свою обнял,
Снежком девчонка с сердцем битву
Свершила. Ту, что проиграл…

И вот уж двое безмятежных
Среди столицы, к холодам,
Сбивая лед с домов заснежных,
Летят к судьбе своей ветрам.

Смиренной трусости покой
Не мил, не сладок, непривычен,
Команды не было: «Отбой!»,
И мир мне крайне симпатичен.

Людей навязчивые взоры,
Спонтанной мудрости роса,
Средь женщин будничные ссоры,
Мужчин наветы за глаза.

Ты, мир, бескрайне интересен,
Спокоен, бережлив и чист,
Вселенской мудрости и песен
Ты полон. Хоть и эгоист.

Ты назначаешь и свергаешь,
Пугаешь страны и стада,
Ты с нами словно бы играешь,
Заставив вновь услышать: «Да».

Да, все почти в богов мы верим,
Да, мы боимся пустоты,
Путь до которой мы не смерим,
Но ту, что нам готовишь ты.

Да, ты слывешь гостеприимным,
Для искренних, и для господ,
И да, быть можешь ты противным
Для них же, и наоборот.

Да, ты слегка непредсказуем,
Земля застряла в небесах…
Где, вопреки нашим раздумьям,
Ты судишь на моих глазах.

Ты слишком слаб и скоротечен,
Чтобы кого-то вдруг гневить,
Ты слишком скуп и столь беспечен,
Что можно без тебя прожить.

Презрев завистников и славу,
Устав от праздников и лжи,
Приняв смиренье как забаву,
Отдав любовь, ты лишь скажи.

Как скоротечен, так всевластен,
Как зол, так и в стихах хорош,
Ты, мир, лишь тем уже опасен,
Что слабым не подкинешь грош.

Промчалась мимо волчья стая,
Не псы, не гончие, а черти,
Они не станут, предавая,
Служить добру, лишь только смерти.

Волков следы на снеге липком
Сковал мороз, словно играя
Со всеми, кто клянет ошибку,
Кто не боится этой стаи.

А серые, что на рассвете
Неслись на запах свежей крови,
Боятся, что их не приметят,
И трусят, что их только трое.

Бегут они, как ветер в стужу,
Несутся, лютые, во вьюге,
Им жертвенник совсем не нужен,
Им бок оленя дай упругий.

Мчит, знай, на север эта тройня,
Инстинктом, голодом беснуясь,
Им север нужен, там лишь бойня,
Им сытно там лишь обоснуйся.

Волкам готово волчье счастье,
Там кровь кипит на свежей туше,
Но север, он уж в чьей-то власти,
И серый гость ему не нужен.

Ослабив ход, оскал голодный,
К земле приникла волчья тройка,
Навстречу, речкой непригодной,
Охотники, кричат: «Постой-ка!»

Прервался бег безликой стаи,
Их север встретил неуклюже,
Охотник, дробью кость ломая,
Им объяснил: он им не нужен.

Навру себе я, озираясь,
Представив стены и мечты,
В одни стою я, упираясь,
Другие, верно, даришь ты.

Тайник надежд, родник проклятий,
Чертами строгими пленив,
Ты словно ждешь, что умирать я
Вновь стану, лишь тебя простив.

Я побегу от воскрешенья,
От боли муторных зарниц,
И вновь – портрет твой в умиленье
На задней стороне ресниц.