Мария Степанова - Старый мир. Починка жизни

Лежа на том столе
Я слушаю звук пылесоса на этаже
Я чувствую ветер над окраиной тела.

И все, что во мне было, стоит как армия
На самой границе с воздухом,
Словно мы еще можем начать и проиграть войну.

Быстро и очень медленно,
Как умная собака сперва наклоняет голову,
Потом понимает, потом побежит к тебе,

Душа проверяет свою коробочку:
То свернется внутри, где труха и усталый бархат,
То гладит сверху кожаные крышки.
Се, под тучей синей и бурой, роскошно хмурой,
Тебя составляют заново.
Там, как рыбу торговка,

Перебирают кости твои и мышцу твою
Дорогие руки врача
И ты лежишь не крича.

В той английской книге
Женщине, измученной родами,
Готовой выскользнуть в смерть как в калитку,
Другая женщина рекомендует быть мужественной,
Все, что надо, говорит она, это сделать усилие.
Она говорит о ней в третьем лице,
Как о героине романа,
Которой та могла бы явиться,
Если бы сделала усилие,
Не убежала, рук не разжала,
Не доказала слабость своей природы;
Мы все должны делать усилие, объясняет она
снисходительно.
На нас лежит ответственность: сделать усилие.
Негероиня делает немужественное усилие:
Истекает
(подземной водой в решето)
Прилагается к мертвым
Замощает собственным телом
Место между мертвыми белыми мужчинами

Разрой мерзлую землю,
Потрогай мертвую песню.
Раздвинь ее меловые губы,
Потрогай пальцем
Твердые клубни зубов.

В одном из темных, из подземных коридоров
Внимательная девочка находит
Чему там находиться не положено:
Оно огромное, его не обойти,
Оно заполнило все место для дыхания,

И для того, чтобы пройти по коридору
(бегом, зажмурившись)
Теперь приходится протискиваться боком:
Там чье-то тело, тело все пространство съело,
Оно замерзло, умерло, ничье.

Крылья тесно поджаты,
Клюв и ножки прижаты,
Клеклый пух, закрытые веки,
Поцелуй в слюдяные перья:
Верую, ласточка, помоги моему неверью.

И вдруг она услышала, что в груди у ласточки
что-то мерно застучало:
«Стук! Стук!» – сначала тихо, а потом громче
и громче.
Это забилось сердце ласточки.
Ласточка была не мертвая – она только окоченела
от холода,
а теперь согрелась и ожила.

Нет,
Не то, чем грешат,
А то, чем зеленеют и раскудрявливаются.

Нет, не то, что костенеет,
А то, что водит по воле воздуха
Голыми ветками по его голубой воде.

Когда я буду усталое щетинистое насекомое —
И тогда умирать будет жалко:
Хорошо гулять в молоке.

Молодые солдатики
В широченных штанинах
Живут как стволы на весенней улице.

Что ты такой воскресший?
Да так, брат, – отвечает, —
Так как-то всё.

Тела поэзии, вы валяетесь тут и там,
Как отстрелянные пластиковые гильзы,
Не умеющие разлагаться.

Умрешь, с собой не возьмешь.
Воскреснешь, по шву не треснешь.
Вылетит, не поймаешь.

Как говорится,
Слово – не Воробей.

Не пять ли малых птиц
(синичек воробьишек прочих ласточек) —

Не пять ли малых птиц
Купили за два гро́ша?
Вы обошлись дороже.
Вы лучше многих птиц.

А весна такая мусорная, жиденькая,
Словно медсестричка в тапочках на бо́су
Из операционной выскочила
В больничный дворик покурить.

Он мне сказал:
Лазарь, давай уходи оттуда,
И где застряло жало —
Я его выну,
И если там какой еще засел осколок,
Его мы тоже разъясним.
И это, красное, все это red and wet ,
Вся эта thing , какую не назвать словами,
Уже четыре дни как в трупной яме, —
Оно усиливается и встало и идет.

Он сказал мне: Лазарь, иди сюда.
Он ввел меня в дом пира.
Его знамя надо мною любовь.

И левая рука под моей головою,
И правая рука меня обнимает,
И еще одна какая-то рука
Лежит, как всегда, у меня на макушке.

Ты держишь мою голову с уважением,
Словно корзину с праздничным содержанием,
Выстеленную пальмовыми ветвями,
Доверху набитую шоколадными яйцами,
Фигами и финиками, сладкими перепелками,
Полную колбасными пальчиками.

Ты держишь мою голову, как корзинку,
Украшенную бантиками,
Переложенную веточками,
Как симпатичную пасхальную корзинку,
В которой лежит моя голова.

Береги ее бережно, неси тихо:
Сквозь кость, как вода, пробегает лик.

Можно ее положить в мешок.
Можно ее посадить в горшок.
Вырастить базилик.

Римлянка с бурей пшеничных волос,
Грубо собранных в груду,
Сидевшая у круглого фонтана,
Кому-то в телефон отвечая.
Мужчина в кожаной куртке
На темном кожаном теле,
Делавший зарисовки в тетради

Грифелем карминного цвета.
Мальчик в Саратове. Старуха у кассы.
Продавец светящихся пластмассовых летающих
машин.

Я хочу быть каждым из этих людей.
Я хочу спать с каждым из этих людей.

Входить в их дома как воздух,
Входить в их тела, как восточный ветер,
Трогать языком их круглые зерна
Мочки ушей
Голубые белки
Белую шерсть от запястья до локтя

Сонную тень от пупка до паха
Ребра, ключицы, лопатки

Синяя ткань рабочего комбинезона
Черное платье в мелкий белый горошек

Все это неминуемо воскреснет.

Все это неминуемо минует.

Рука, похороненная на Марне.
Рука, похороненная под Нарвой.
Рука, лежащая в галицийских болотах.
Пепел руки, не лежащей нигде.