Елена Константинова - Внезапное и стихийное

Детству конец с надетой в морозы шапкой.
Надетой сознательно, без наставлений мамы.
Вдруг первый снег не кажется зыбкой сказкой,
а добавляет проблем и ломает планы.

Детству конец, когда Дед Мороз – не волшебник,
а просто актер, которому заплатили.
В душЕ ты, конечно, ищешь простых решений
и просишь в подарок на море виллу.

Просишь (конечно в шутку) закрыть кредиты,
отдых на Кипре, повысили чтобы ставку.
И добавляешь шепотом, чуть сердито:
«Пусть мама снова заставит напялить шапку».

Не Моя разноцветная девочка,
с кем ловила ты утренний ветер?
Мне хотелось бы знать все до мелочи
о тебе. С кем и где ты?

Не Моя, кто в кофейных глазах твоих
ищет выхода или победы?
Кто опишет тебя сонатами,
отражением лунного света?

Не Моя, ты не вспомнишь и имени,
я пишу тебе через лето.
Ты, пожалуйста, уж прочти меня
и оставь меня без ответа.

Бессмысленные попытки буквы собрать в слова.
Я даже, боюсь, под пыткой, под пулей, пред зверем прытким,
сказать смогла бы едва, так правильно, так красиво, как это дано другим.
В них, в этих других, есть сила,
до дрожи и до надрыва
В душу вплетать стихи.

Касаться узором слова чужих и родных сердец,
пошатывать все основы, решать застарелые споры,
и просто заставить петь

Все чувства закрыты крепко в сплетенные тюрьмы слов.
Не били б они так метко по прутьям душевной клетки,
открыла бы я засов.

Есть внутри какая-то пустота,
всё никак не выходит выразить на бумаге.
Мне казалось, что жизнь – как игра, проста.
На любовном фронте, к примеру, ты собираешь фраги.

А семья – стратегия реал-тайм,
на работе – квесты и левел-ап.
Что до улицы – файтинг. Не бьют —
ударь.
Только вовремя скрой небылой азарт.

Но на деле всё оказалось куда сложней.
Осознание этого очень старит:
Мы играем сами и учим играть детей
в ту игру, в которой не знаем правил.

Мне протянет руку Она —
сероглазая, средних лет.
Для кого-то – ночной кошмар,
для кого-то – оплот надежд.

Чуть коснётся моих волос —
побелеет за прядью прядь.
Будет время и под откос
полетит молодая стать.

Мимолетной своей рукой
поведет за собою в след
в мир, где льется с небес покой
будто мягкий, игривый свет.

И исчезнет застывший шрам,
и забудется все, что есть.
Где состарилась и душа,
Сероглазой приходит Смерть.

И не будет мне чувства иного,
кроме бьющего с левой под ребра,
выбивая из лёгких со стоном
все, что мне бы хотелось запомнить.

И не будет мне сердца чужого,
а своё не собрать по осколкам.
Не сказали заветного слова,
за молчанье пожертвовав стольким.

Не помогут молитвы, обряды.
Не прижечь отболевшее спиртом.
Надо справиться как-нибудь с ядом,
с твоих губ мной когда-то испитым.

Я люблю ощущать своё сердце,
все извилины шрамов и трещин,
все забытые просьбы согреться
у костра, осветившего вечность.

Между сомкнутых век пляшет месяц,
тень бросая на чувство немое.
Я люблю ощущать своё сердце.
Вот бы
так
ощутить
и чужое.

От единственной мысли, похоже, схожу с ума.
Сигарет не хватает, как впрочем и воздуха в лёгких.
Зарекалась ведь, да только она что хмельной дурман,
опьяняет так, что падет самый стойкий.

От единственной мысли бежать на свет,
загудел в ночи запоздавший поезд,
не забудь, кричат, оплатить билет,
говорят про суд и слепую совесть.

А от мысли этой не убежать,
не укрыться в тамбуре с сигаретой,
мою душу поздно теперь спасать,
это будет нашим с тобой секретом.

Я схожу с ума, не могу уснуть,
там, на верхней полке, упершись в небо.
До меня по каплям, похоже, доходит суть,
не доходит только ее нелепость.

Моя мысль будто проклятый дар —
от неё не спится, и я спиваюсь.
А в груди плюс сорок – смертельный жар,
мне бы выжить, да только вот я не стараюсь.

И у мысли моей кофейного цвета глаза,
нежный голос, и руки такие родные.
И, пожалуй, мне нужно тебе сказать,
что у мысли твое беспощадное имя.

И на край света с тобой пойду,
босой по камням за тобой бежать
буду, шептать тебе милую ерунду,
и что там влюбленный должен пообещать?

Звёзды с небес, патроны в твой пистолет,
верность, покорность, преданность навсегда?
В общем я обещаю весь этот скользкий бред,
ну и, конечно, сердце тебе отдать.

Только, пожалуйста, дай мне хоть раз пожить,
дай мне почувствовать бабочек в животе.
Можно я буду тихо тебя любить,
чтоб без разборок, страданий, ну и тэ дэ?

Чтоб не хотелось выйти из кожи вон,
делаться кем-то, кто мне по натуре враг.
Не открывать в груди двадцать третий фронт,
не собирать потом всю себя в кулак.

Не заковать потом всю себя в металл,
и не разыгрывать глупых слезливых шоу.
Должен же выпасть шанс, хоть один из ста,
что это
будет
последний
на сердце
шов.

По граблям, да с особой прытью
скачешь, чтоб уж наверняка.
Жизнь твоя – как немой учитель
для глухого ученика.
Очень рьяно ножом-надеждой
вырезаешь в себе узор
Жизнь твоя – как слепой невежда,
расширяющий кругозор.
В бесконечном ряду одиночеств
каждый раз выбираешь своё.
Жизнь твоя – как поток пророчеств,
что Кассандра другим поёт.
Каждый раз в середине ночи
давишь в сердце тоскливый вой.
Жизнь твоя – постоянная точка,
обернувшаяся запятой.
Жизнь твоя – как безрукий боцман,
оказавшийся в шторм у руля.

Так задайся хоть раз вопросом:
Жизнь
действительно ли
твоя?