Мария Гурова - Цветы нации

«И грозно волны о берег бились.
В их львином реве гремела песня о гордой птице,
дрожали скалы от их ударов, дрожало небо от грозной
песни: «Безумству храбрых поем мы славу.
Безумство храбрых – вот мудрость жизни!» {«Песня о Соколе», Максим Горький.}.

Румяные маки, бледные эдельвейсы.
Почки сакуры, цветущей в Химэдзи.
Сутулые ландыши, долговязые ирисы
В пальцах Офелии с картины Миллеса.
Лохматый ковыль, лопоухий клевер,
Раскрывшийся орденом кавалерии.
Шиповник с юношеским пушком,
Колокольчик, кивающий: “Все хорошо”.
Незабудки в цвет глаз соседской девицы,
Заправлены ею же ровно в петлицу.
Полевые гвоздики, забитые в ящик.
Избраны лучшие из настоящих.
Собраны ране по миру жнецом,
Собраны ныне на поле одном.
Сорваны, чтобы увянуть такими
Красивыми, вереском в Абердине.
Ветки сирени, отвержено падающие
Под сапоги победивших товарищей.
Лютики, в китель укутаны, дремлют,
Перегноем наутро идущие в землю.
Земля сама себя перепашет.
Завернуты в форменную рубашку,
Серпом подкошенные
Из резервации,
Нежные, брошенные
Цветы нации.

Алое солнце восходит над белым пеплом,
Словно стелет узор на замаранном хлопке.
Я вцепился в победу настолько крепко,
Что мог бы топить их флот на рыбацкой лодке.

Гончие Псы мчатся в немой простор –
Тихая, как ваш адъютант, смерть.
Если летать, сквозь солнце, как через костер,
Можно до конца Мировой не долететь.

Но мысли о доме месяцы душу не греют.
Желаете, лейтенант Ву, отправить письмо в Корею?
И если черпает Медведица небо ковшом,
Значит, у принца Кореи все сейчас хорошо.

Только линкоры разбиты, море заволокло,
О пороги истории споткнулся японский флот,
Запутавшись в шелке подола ее, будто ребенок.
Нас учили быть верными с отверженностью и с пеленок.

Маньчжурия – это история про подвиг и про мужчину,
Хиросима – про судьбы и только про
Хиросиму. Я бы в тот вечер вспорол свой живот у родной реки,
Но мне не хватило меча и всего-то одной руки,

Когда Штаты забросили бомбу в огромный земной горшок, –
Это “гуманное” семя, и город на нем взошел.

Смотрите, я в пепле, что скоро ляжет на землю,
И алмаз, преломляющий луч через призму своих карат.
Я мальчишка и – умер, а, кажется, будто дремлю.
Это Запад, Восток? Восход или наш закат?

Солнечный диск показался над городом наполовину,
И направил лучи, словно алые рупоры, в мир,
И кричал: “Старик, расскажи всем про
Хиросиму, Не давай залатать этим белым ни одну из народных дыр!”.

Всколыхнутся и лягут на волосы сединой
Семьдесят лет и пепел из
Хиросимы. И старик доживет свой день, изойдя слюной,
Оттого, что не умер в одной палате с тобой.
Только звезды с погон и кепи сияют, неугасимы,
На портретной фотографии не цветной.

Впервые такая война, что кровь натекла в купель,
В блиндажах крестив солдат, имянарек
Ложь. И дело даже не в том, что кто-то собрал модель,
Вопросов не будет к тем, кто рисовал чертеж.

“Вернётесь на Рождество, – пообещал штабной”.
И первые танки на Сомме давили собою рать.
Подумать, что, пусть такая, дорога ведет домой,
То ехать по ней на чем – каждому наплевать.

Привыкшие к канонадам парни с передовой,
Которым девизом стал “Любой силуэт мишень”,
Решили, если дорога точно ведет домой,
То ехать по черепам не больно ничьей душе.

Сомма три дня ходила приливом на берега.
И годы бросались в ноги, словно они листва.
И сладкое обещание бубнила три дня река: “
Теперь-то вы уже точно вернетесь до Рождества”.

«…Похороните в горах высоко
Под сенью красного цветка!
Пройдет прохожий, цветок увидит
О, белла чао, белла чао, белла чао, чао, чао!
Пройдет прохожий, цветок увидит
«Красивый, – скажет он, – цветок!»
То будет память о партизане…»