Мария Бутырская - Два шага до триумфа. Восхождение

Смелая гнала его от себя и сходила с ума в одиночестве, не принимая ничьей поддержки и не пытаясь спастись самостоятельно. На смену неудавшимся попыткам суицида приходили жестокие загулы.

Однажды Гордая приехала и увидела – Смелой больше нет. За замызганным столом сидела Пропащая, хлестала из стакана самогонку, запивая сырыми яйцами прямо из скорлупы, и показывала свои изрезанные лезвием вены. Из сарая доносилось жалобное мычание коровы.

Пропащая рассказывала о призраках, которые донимали ее по ночам и не давали жить.

«Я сама их позвала – поманила, когда уходила с кладбища. Думала, хоть будет с кем выпить. А они… прячутся от меня, бегают по дому, ведрами гремят. Прабабка все время грозит кулаком из чулана, бабка стонет да охает, тетка в окно скребется, а мамка косу свою забрала и не отдает. Хулиганят, изводят меня»

Гордая уговаривала ее сойтись с ним, но ответ был коротким: «Он мне как брат, да еще вредный, как черт! Я с ним с ума сойду»

«Уезжай в город! Учись, устраивайся на работу!»

«А корову я кому оставлю? На мясо, да? Буренку мою, кормилицу? Подругу мою верную?»

«Сука! Подои хоть ее, корову свою!» – кричал он ей, забираясь в дом через окно. Пропащая горько вздыхала и, пошатываясь, шла доить свою Буренку. Вернувшись в дом, падала в разобранную им постель и сразу засыпала.

Он провожал Гордую домой и всю дорогу, опустив голову, с горечью твердил: «Ненавижу ее. Ненавижу. Сука. Гадина. За что только люблю ее, дуру эту? За что?» В 33 года жизнь Смелой оборвалась, затянувшись петлей кожаного ремня вокруг изрезанной лезвием шеи.

Ее похороны были не менее страшными, чем смерть. Дождь лил, как из ведра, подъехавший к дому автобус вдруг сломался, и мужики почти километр тащили на себе гроб. Несколько раз, поскальзываясь в грязи, они роняли Смелую на дорогу. Он ловил ее, поправлял одежды, вытирал воду с застывшего лица, а потом, не дожидаясь, когда зароют могилу, согнувшись, как древний старик, ушел через поле в сторону леса, скрывшись от всех за стеной дождя.

Гордой, так случилось, не было рядом.

Когда она наконец приехала, они вместе пошли на кладбище. Гордая не узнавала его – поникшие плечи, потухшие глаза, а все разговоры сводились к воспоминаниям и жалобам на здоровье.

Шли медленно, через луг, на котором когда-то, в детстве, все трое гоняли мяч, и все говорили и говорили, под аккомпанемент птичьей песни. Жаворонок еще пел – где-то в траве, чуть слышно. Они вспоминали Смелую, начисто забыв о Пропащей. Лезть к нему со своими чувствами Гордая снова не решилась, только крепко обняла на прощание. В последний раз.

Она вернулась в город, писала письма.

«Держись, держись, возьми себя в руки».

«Не горюй, прорвемся!» – отвечал он ей, а сам стремительно катился по той же тропинке, по которой умчалась в облака его Смелая.

Однажды она получила от него необычное письмо – полное нежности и, как ей показалось, надежды на будущее. И тогда наконец решилась – все бросила, поехала к нему.

Подходя к дому, увидела его, метнувшийся в окне, силуэт. Сердце радостно забилось, но калитку отворил не он. Его мама с улыбкой сообщила, что он выпрыгнул в окно и убежал по огороду в лес, но велел ей обязательно напоить Гордую чаем.

Мозг отказывался верить, горло душили слезы.

«УБЕЖАЛ? От меня? Почему? За что?» – эти мысли так и остались в ее голове, между скрученными болью висками, а нужно было всего лишь спросить вслух.

Она послушно пила чай и не слышала ни одного слова, о чем говорила его мама – ее несостоявшаяся свекровь.

Утром Гордая уехала – оказалось слишком гордой, чтобы остаться и все выяснить.

Только после его похорон узнала – убежал, потому что был пьян и не хотел, чтобы Гордая его таким видела. Хотел поговорить на следующий день, серьезно поговорить – о счастье.

Но слишком Гордая была слишком глупой, чтобы понять это.

Не сумела спасти его. Не смогла стать счастливой. Их внутренние жаворонки запели о любви слишком тихо, слишком несмело. Последний шанс был упущен. Они тоже стали Пропащими.

Он быстро закончил свою жизнь в пучине одиночества и появившихся из ниоткуда вредных привычек.

На могиле уже прорастает трава, тропинка к дому, где так и не случилось счастья, заросла давно – гостей в последние годы он не привечал.

На лугу возле речки повисла тишина.

Жаворонок покинул эти края. Гордая целый день просидела на берегу, где когда-то стоял он, с удочкой в руках. Ждала. Смотрела на упавший в траву, подгнивший штакетник – птичка так и не появилась.

Ее жизнь все еще продолжается. Пустая и бессмысленная.

Ей бы дожить ее как-нибудь.

И наконец услышать, как на лугу, у реки, о любви запоет жаворонок.

«Спички – детям не игрушка» – совместными усилиями прочитали мы на коробке́, которым завладели посредством наглого, беспринципного шантажа.

Мой старший брат был застукан мной и моими друзьями за запретным занятием – он курил папиросы, сидя на берегу речки и предусмотрительно прикрыв от любопытных деревенских глаз светлые волосы черной шляпой. Увидев нас, он ничуть не смутился и, продолжая свое занятие, хитро подмигнул:

«Привет, ребятки, вы меня не видели!».

«Видели-видели…» – вкрадчивым голосом заявил Вовка и, засунув руки в карманы своих широких штанов, начал сгребать носком калоши прибрежный песок в кучу.

«Видели-видели…» – тихо поддакнула Маринка, хитро прищурившись и пробуя на вкус сорванный колосок луговой травы.

Серега вопросительно посмотрел на меня.

«Ну… наверное, я все расскажу бабуле…» – неуверенно пролепетала я, абсолютно не понимая, что за игру затеяли мои товарищи и наивно полагая, что они, как и я, обеспокоились здоровьем моего брата.

Увидев разочарование на его лице, я поспешила добавить: «Курить ведь вредно, а ты еще молодой и можешь заболеть. Но если пообещаешь больше никогда…»

И тут Маринка так толкнула меня в спину, что я чуть не нырнула в речку. Вовка, вытаращив глаза, отчаянно подавал мне знаки закрыть рот и хоть немного помолчать.

«Значит ябеда ты у меня, сестрица?» – Серега с ухмылкой запустил окурок в воду.

Я молчала, понуро склонив голову.

«Можем договориться!» – выдал Вовка. Брат удивленно приподнял бровь.

«Отдай нам спички, и мы тебя не видели!» – нагло потребовал мой белобрысый друг.

«Еще чего! Спички – детям не игрушка!» – ответил Серега и отвернулся от нас, устремив взгляд на волнующиеся от ветра заросли прибрежной осоки.

«Она ведь расскажет все!..» – зловещим голосом проговорила Маринка.

Брат снова оглянулся на меня, вздохнул, достал еще одну папиросу и снова закурил, выказывая свое полное пренебрежение к возникшей проблеме. Мы ждали, не особо надеясь на успех.