Гийом Аполлинер - Ранние стихотворения (1896-1910)

Их стебли гнутся и под ветром на аллеи
Роняют лепестки — уходит время роз.
Красавица моя, сорви же их скорее,
Соцветья наших грез!

Запри покрепче дверь и кинь бутоны в кубок:
Жестока и нежна, пускай любовь глядит
На их агонию — с цветов, как с алых губок,
Хрип запахов слетит!

Сад-себялюбец отцветает, и в долине
Дневные бабочки рассеялись, легки.
Одни в его тоску слетаются отныне
Ночные мотыльки.

И в нашей комнате без воздуха и света
Роняют розы скорбь, спеша сгореть дотла.
Красавица, поплачь… Цветок увядший — это
Любовь, что умерла!

Марей была нежна прелестна и дика
Любила ли бог весть но я жил ей одною
Порою и теперь ловлю издалека
В потемках памяти видение родное

И губы чувствую губами и хрупка
Я чувствую рука белея надо мною
Рука ласкавшая лицо мне ледяное
Инфанты и святой редчайшая рука

Кого теперь обняв ты спишь любовь былая
Зимой порой любви когда пурга метет
И холодно двоим и мерзнет пешеход
В рыдающем бору и слышит замерзая

Смех эльфов и ветров трубящих вперебой?
Тебе не чудится ли ночью голубой
Что звезды умерли остыв как мы с тобой?

Звуки рога
Заставили вздрогнуть
Тех кто в лачугах не спал.
Незнакомец прекрасный
На коне прискакал,
И вот он увидел
Незнакомку прекрасную,
На коня посадил ее
И умчался с ней прочь.
Они бежали в мрачные дали
Туда, за озеро, над которым дрожали
Звезды,
Ночь,
Плакучие ивы.
Они бежали
Через долины, поля и лесные кущи.
Но мог ли ты знать о своей легенде грядущей,
Таинственный похититель принцессы?
И плачет во мне
Вся печаль и усталость
Теней минувшего, странных теней.
И рыцаря знамя
Цвета надежды
Реет вдали, о сердце мое, в тревоге твоей.
И на что-то надеясь,
Медленно жизнь там уходит,
Умирает печально принцесса
Среди шутов и карликов скорбных
В замке, которым феи владеют.
Феи, нежные феи. Страшные, страшные феи.
О ирис, ветви сирени и розы Иерихона!
В замке, которым феи владеют,
Жонглеры на лютнях играют
И зазывают прохожих
Игрою на лютнях,
Чьи странные струны,
Звуча,
Обручаются с душами скрипок,
С прозрачной душою струящихся слез.
Он совсем не похож на меня.
Никогда в его комнате спящей
Неведомое над изголовьем его не склонялось
И не касалось губами
Его горячего лба
Но ты, печальный Прохожий,
Прохожий, что беден так же, как я,
Иди со мной по дороге
В час, когда отправляемся мы
По утрам суровым и полным тревоги
Встречать монотонную жизнь.
— Потому что боимся мы умереть.
Мы хотели б с тобой умереть.
Потому что век наш весь в черном,
Он носит цилиндр высокий,
И все-таки мы продолжаем бежать,
А затем когда бьет на часах
Бездействия час и час отстраненья
От дел повседневных,
Тогда приходит к нам раздвоенье
И мы ни о чем не мечтаем.
Слушай Прохожий!
Слушай! А после, не зная друг друга,
Мы с тобою расстанемся.
В путь отправляйся. Дорога пылится вдали.

Померкли небеса от уличного света
И сердце в такт огням спешит за жизнью следом

Чей свет небесную осиливая тьму
Одушевляет все не внове никому

Огни на улицах затмили небосвод
И дух лишь во плоти бессмертие найдет

И только в нас живет земным огнем согрета
Любовь то вечное что гибнет без ответа

У вас языческое имя и чуть-чуть
Претенциозное — и в этом ваша суть;

Оно как раз для вас и тайн своих не прячет:
В испанском языке «хорошенькая» значит,

И дышит нежностью в немецком языке
Оно готово на апрельском ветерке

Волшебной липою, певучей, обернуться,
В чьем легком шелесте ночные духи вьются.

Оно красивей всех известных мне имен!
Им в Древней Греции был город наречен:

Он некогда расцвел, подобный райским кущам,
Среди цветущих роз на Родосе поющем.

Легчайшей тенью вы слетаете опять
Исловно нехотя пытаетесь играть
Ноктюрн или романс, в котором сердце тонет,
Да так, что гаснет звук, лишь палец клавиш тронет,
Апианино вслед, как плакальщица стонет.

Почти погост, вороний град,
Тоска и зной тебя томят.

Как ты, столь странно нареченный,
Соединен с моей Мадонной,
С моей Смиренницей, чей взгляд
Опущен долу, потаенный?
Ту, чьи уста всегда молчат,

Я увенчать готов короной.
Печальница, сама как тень,
Как сонный город в жаркий день,
Темноволосая Тихоня,

Я видел, этот ротик ал,
Подобно свежей анемоне;
Жаль, что я сердца не видал
И вовсе не был в Каркассоне.

Презренный, как-то раз я подглядел тайком,
Как Линда в зеркале собою восхищалась.
И вот я покорен прекрасным двойником
Изменника во мне открыла эта шалость.

Я прежде полагал, что нет ей равных, но
Мне зеркало в тот миг на все глаза открыло;
И сердце дрогнуло мое, соблазнено
Лицом, которое теперь мне тоже мило.

С тех пор я сравнивать пытаюсь без конца,
Едва захочется ей в зеркало всмотреться,
Два вожделенные, два юные лица,
Но выбрать не могу — нет смелости у сердца.

Да, я в сомнении твержу себе: ответь,
Неужто копия милей оригинала?
Я вижу, что она готова умереть,
Чтобы еще живей ее сестра предстала.

Я попросту пленен волшебным двойником,
Всей этой точностью, почти невыносимой,
Всей этой живостью и лживостью притом,
И каждой черточкой, мучительно красивой!

Но жизни не дано расплавить льда зеркал,
Все застывает в нем — и зеркало без меры
Не раз дурачило того, кто полагал,
Что любит женщину, но был в плену химеры.