Саша Никогда - Песни революционера. Стихи о безнадежной борьбе

Огонь

Это не трупы, это температура

Наше время
Пришло
Нас здесь нет
Вас тоже скоро не будет

Эпитафия

Либеральный марксофоб,
Патриот для виду
Фапал на кредитный своп
На народ в обидах,

Но однажды на Тверской
Страшный парень с фиксой
Погрузил его в покой
Новоросской финкой.

Жучка лает у прихода,
Липнут грубые власы,
Не дает с утра прохода
Прихожанка-две косы,

Смотрит пумой из косынки,
Водит пальцем по щеке:
Две ноги дрожат, как льдинки
В жарком марте на реке.

А на что куплю я мыло?
Если наш архиерей
Весь бюджет спустил на Силы
И таблички для дверей,

Ни помыться, ни побриться,
Ни на исповедь конфет,
Отощал, как хиппи в Битце,
До поста пустой буфет.

Остается, в самом деле,
Под вонючий чад свечи
В Синодальном во отделе
Воровать в ночи ключи.

Пока один кричал «доколе»,
Другой очнулся – и в сугроб.
А третий научился в школе,
Что весь итог у жизни – гроб.
И нам, коллеги, выпить, что ли,
Поплакать и послушать ГрОб.

От вина похмелье жуткое,
А от пива – очень милое,
Только вот под кожей чуткою
Жир растет со страшной силою.

Я бы плоть растренил хилую
И вино ебенил сутками,
Было б только с пива – жуткое,
От вина – любовно-милое.

Или вот глаз. Как эпоха, просторный.
Смотрят угрюмо палочки, колбы,

Видят сквозь пальцы с налетом касторным
Зубы, и скобы, и челюсти воблы,

Сжатой глазетом вчерашней газеты.
Там, за газетой, воняет клозетом,

Рядом с больницей, зажав сигарету,
В гладком пальто и пугливом берете

Ждет официантку философ усталый,
Жмется к забору, усатый и вялый,

Думает мельком о норковой шапке,
Папке с конспектом, лягушках и шляпке.

Мимо, как часто весенней порою,
Гопники бродят по двое-по трое,

Их сторонится, ребячьего строя,
Дама в пальто рокового покроя,

Ищет аптеку с кошачьим лекарством,
Брови сведя парфюмерным лукавством.

А в закоулке похожий на фиту,
Списанный с фото забритых от тифа,

В спешке забывший огниво и пачку
Ты переходишь, вернувшись из спячки,

Двор, растянувшийся гладко на пяльце.
У перекрестка, кривого, как пальцы,

За перетоком идущих проточно,
В арочной тени больницы поточной,

Видишь свой глаз над газетой и воблой,
Курткой смурной, бормотухой из колбы,

Над бородой клочковатой восточной.
Глаз ненавидит тебя, это точно.

Ты возьми одеяло и теплый чай
И закрой дверь в комнату, чтоб не вошел никто.
За окном плюс четыре. Все ненавидят май,
Если в мае к аптеке нужно ходить в пальто.

Да, закутайся в самый черный и черный сплин.
Обнимись с батареей, холодной, как кенотаф.
И болей себе между синих-синих китовьих спин,
О песке и сексе чуть-чуть с утра помечтав.

А когда устанешь, и чай остынет вполне,
Просто спи, отдаваясь холодным, нездешним морским цветам.
Не смотри в окно, просто спи и тянись к волне.
На земле нет неба, небо есть только там.

На плитке каша стынет,
И кажется, ей-ей,
Что где-то по пустыне
Все бродит Моисей,

Идет и палкой машет,
Кривой, как колесо,
И детской манной кашей
Усыпан весь песок.

И скоро, очень скоро,
Когда допьем компот,
Он вдруг увидит гору —
И все-таки придет.

Бьют куранты над мостом,
Светят звезды с башен.
Отчего же мы с котом
Под гармонь не пляшем?

Отчего же мы сидим
Грустно и уныло,
Смотрим сквозь табачный дым
На очаг постылый?

Оттого что мы нашли
За плитой заначку.
Древний высохший шашлык
И керенок пачку.

Лучше б этим шашлыком
Шнырь закушал стопку,
А бумажки прямиком
Я б отправил в топку.

Кот валюту сдал в музей.
Получил полтинник.
Я пол-литру для друзей
Выставил в гостиной.

Сели ждать – а гость нейдет.
Снежный ветер дует.
Серый набережный лед
Под окном скирдует.

Дом стоит, как неживой.
Вмерз в гнилую землю.
Красной раной ножевой
В глаз сочится Кремль.

Холодно, и полумрак
В закопченных рамах.
Кот молчит, что твой Ламарк.
Зазвонили в храмах.

Я решил: гори огнем,
Пропадает вечер.
Говорю коту: «Хлебнем,
Младший брат по речи».

Приняли мы по одной,
Закусив грибами.
Вдруг в окне какой-то вой,
В щель несет гробами.

Я к стеклу – за ним стоит
Редкостная харя.
Глаз прищурен. Лыс. Небрит.
На лицо – татарин.

Клин-бородка, бледный вид,
Пиджачок, как крылья.
«Кинотеатр, – говорит, —
Сволочи, закрыли».

Кот недобро зашипел,
Клык из сельди вынул.
Страшный заоконный чел
Нам телегу двинул.

«Скорбно, голодно сейчас
Спать в гробу в подвале.
Раньше хоть в полгода раз
Девок подавали.

Комсомолки! Первый класс!
Сочные, как шницель.
Пьешь из шейки алый квас,
Летний Цюрих снится.

А теперь в Кремле буржуй.
Деньги жмет, паскуда.
Хоть доску от гроба жуй,
Так с питаньем скудно».

Как прожить в такой беде?
Люди подсказали.
Пристрастился он к еде
В теплом кинозале.

Он в «Ударнике» впотьмах
Подбирался к пьяным
И кусал их нежно в пах.
Запах бил тимьяном.

«Слушай, гребаный кошмар, —
Говорю спокойно. —
Разве мало нищих, шмар,
Стариков на койках?

Полстолицы алкашей
По ночам киряют».
«Я боюсь клопов и вшей», —
Харя отвечает.

Долго препирались с ним.
Наконец, я понял.
За бутылку объяснил,
Где найти подполье:

«Возле Пушки, на задах,
В переулке книжный.
Там ты гений и звезда.
Станешь толст, как Жижек.

Там в почете красный кич,
Бабы и марксисты.
Нацедят за каждый спич
Бочку крови чистой».